что хотел сказать

[_Старикан_]

upd 4: VII глава, смерть-кровь-шерсть!

upd 3: VI глава в каментах, данариус-красно солнышко, самый большой цветочек во всем тевинтере, сияет в моем сердце.

upd 2: V глава в каментах, ей-ей, больше тевинтерских магистров богу тевинтерских магистров

upd: в перерывах между побегами по воде от морских ежей и пожиранием замороженного йогурта и гиросов написал две главы.
НАШЕ КРЕДО- ВСЕГДА.


подумал я как-то, а почему бы и да.

Фэндом: Dragon Age II
Пэйринг или персонажи: м!Хоук/Фенрис, Фенрис/Изабелла, Данариус, почти всех сопартийцев по чуть-чуть
Рейтинг: NC-17

I

Сидит отдельно от всех, сгорбленный – так и хочется врезать ему ладонью плашмя между лопаток, чтобы выпрямил спину.

В детстве они втроем – Гаррет, Бетани и Карвер – бегали к деревенскому пруду смотреть на лебедей. Птицы скользили по поверхности воды легко, будто пена яблочных лепестков. Казалось, их гонит ветер, так плавно они двигались, хрупкие и обманчиво-невесомые.
Но стоило только им доплыть до берега, как воплощенная грация оборачивалась несуразными косолапыми переваливаниями, и близнецы животы надрывали со смеха, пока старший брат швырялся в птиц легчайшими заклинаниями, заставляя тех шипеть и яростно ковылять в надежде покарать обидчика.
Потом выдался голодный год, и лебединую семью сожрали деревенские – сначала в полынье замерзшего пруда плавал одинокий самец, а, спустя некоторое время, и он сгинул в чьем-то котле.
Большинство воспоминаний о Лотеринге у Хоука заканчивались чем-то подобным: кого-то сжирали, осиротевший партнер горевал, но не долго – следом, как правило, сжирали и его.

Хоук вздыхает и опускает голову на локоть.
Чем-то Фенрис напоминает ему тех лебедей – легкий, текучий в бою, словно вода, и точно также, подобно воде, находящий крохотную брешь в чужой обороне, после окончания боя он ссутуливался и утрачивал грацию. Таскал за спиной свой меч, и тот будто к земле его гнул.

Смешно – окликаешь Мерриль, так она оборачивается всем корпусом, голову вскидывает удивленно и вопросительно. Окликаешь Изабеллу – она профиль покажет, прямо не посмотрит, хотя может и стрельнуть из-под ресниц.
Окликаешь Фенриса – тот сначала деревенеет, потом делает вид, что не слышит, и только потом чуть двигает головой, сверху вниз, искоса смотрит, наверняка прикидывая, какое до тебя расстояние и можно ли тебе впиться когтями в кадык одним броском.

Хоук смотрит на сидящий на холме силуэт, золотящийся и залитый закатным солнцем.
Сегодня они сделали ранний привал, решив на следующий день выйти спозаранку, пока не погаснут утренние звезды.

Фенрис сразу отсекает себя от спутников и отдаляется, насколько это возможно. Уходит на холм, садится на землю и смотрит на линию горизонта. И будет там сидеть, пока не крикнут, что еда готова. Хотя может и тогда не придет.

Прищурившись, Хоук не сводит глаз. Зрение у него орлиное, кажется, может пересчитать каждую серую от пыли прядь волос, каждую репейную колючку, прицепившуюся к штанам, каждое засохшее отливающее рыжиной пятно крови на черной одежде. Хотя может просто знает наизусть, потому как не спускает глаз целыми днями.

Фенрису неуютно от такого пристального внимания, сегодня он еще более дерганный, чем обычно.
Наверное, поэтому он вздрагивает, когда вынырнувшая из кустов Изабелла с размаху опускает ему ладонь на плечо и совершенно по-свойски заваливается рядом, перекинув через его ноги свои крепкие золотистые ляжки, обтянутые ботфортами.

У Хоука начинается легкий зуд где-то в районе виска, грозящий перейти в пронзительную мигрень. Он не спускает горящих глаз, пристально разглядывая, как рука Фенриса скрывается под короткой туникой, и как Изабелла откидывает голову, закрыв глаза и облизнув темные губы.

- Ты смотри, а, - рядом будто из-под земли вырастает Авелин. – Оттаивает снежная королева. Мужику-то согреться можно только в пизде, - глубокомысленно добавляет она.
- Женщина, как ты собираешься хомутать Донника-девственника с такими-то манерами? – от неожиданности Хоук давится смешком.
Лицо Авелин наливается краснотой:
- И ничего он не девственник! Не, подожди, ну а чо? Как девка вокруг эльфа увилась, так и на человека стал похож… В смысле, живее стал, разве нет?
Хоук не отвечает. Он закрывает глаза – тонкая игла застревает в височной кости, под веками плавают цветные пятна.

***

Сквозь муторную дремоту он слышит треск сучьев и низкий, грудной смех.
Гаррет открывает глаза – навстречу ему падает огромное ночное небо в обрамлении чернильных ветвей. Эквинор, сверкающий алмазный Жеребец, встает на дыбы, раскинувшись через полнеба.
Ночь душная, пряная и влажная – особенно под низкими ветвями хвойных. На рыжей подстилке из опавших игл дремлет Авелин, прислонившись спиной к стволу сосны и уронив голову на грудь.

Сеть защитных заклинаний вокруг лагеря нетронута – Хоук будто паук в центре паутины услышал бы сразу, стоило только непрошеному гостю вторгнуться.
Гаррет поднимает голову, ищет звук, который его разбудил.
Шаги и пьяный женский хохот звучат уже достаточно далеко, но не настолько, чтобы не обнаружить беглецов.

Вот якобы неловкой рукой хватались за ветку, вот споткнулись, развороша лесную подстилку – Хоук отнюдь не лучший следопыт, но сейчас выследить этих двоих смог бы и слепой на один глаз инвалид.

Он останавливается в отдалении, скрытый концентрированной темнотой у подножья гигантской вековой ели.
Все происходит незамысловато, со звериной чувственной грубостью – припав на локти, Изабелла протяжно стонет, Фенрис берет ее сзади, не раздеваясь, только скинув свои жуткие стальные когти.
Хоук сжимает в руке еловую лапу – нежная зелень молодых мягких игл дает терпкий сок, старые же впиваются в ладонь будто тернии.

Будто почуяв взгляд, Изабелла поднимает голову, и глаза у нее гораздо более ясные и острые, чем можно ожидать от женщины, которая во время секса издает такие звуки.
Откинувшись назад, она заводит руку и проводит по лицу Фенриса – тот бездумно утыкается ей в ладонь, и тогда она властно его отталкивает, но лишь для того, чтобы в следующую секунду завалить на спину и оседлать.

Хоук любуется ей – в отличие от эльфа, Изабелла полностью голая, не считая всего своего золота, включая и похабное колье, при виде которого мелкий ханжа Карвер всегда густо краснеет и старается на него лишний раз не смотреть.
Холодный лунный свет обливает ее темную матовую кожу будто молоком, тяжелая грудь не помещается в ладонях ее любовника.

Кажется на секунду, будто она смотрит прямо на Хоука, лукаво сощурив свои бесстыжие, горящие как у ночного хищника глаза.
Фенрис внезапно громко всхлипывает и, словно устыдившись, тотчас припечатывает грубой бранью. Изабелла охает и восторженно отвечает не менее крепким словцом.
А потом опускается ему на грудь и растекается по любовнику – слышится шорох перекатывающихся тел, и сейчас Хоук уверен, что Изабелла лежит на спине, а на ее плече Фенрис утомленно прикрывает глаза.

Что Хоуку в Изабелле особенно импонирует, так это то, что она может поиметь, как последнюю шлюшку, практически кого угодно, а этот кто угодно будет думать, что все наоборот.

Хоук, оказывается, и не замечает, что головная боль прошла, оставив пустое послевкусие и тупое животное облегчение. Хмыкает про себя и думает, что надо запомнить рецепт от мигрени.
Он бесшумно отступает в темноту, оставив двоих на поляне наслаждаться - чем бы они там ни занимались.

***

Фенрис приходит сам, откинув полог палатки и впустив на мгновение в утробно-теплую темноту голубое лунное сияние – уже давно перевалило за полночь.
Раздевается быстро и деловито, бросает небрежно пояс с кинжалом поверх горки грязной одежды.
Хоук спит одетым – под зачарованную нательную рубаху, расшитую рунами, проскальзывают руки, хватают поперек живота.

Фенрис хрипит ему в затылок – тяжелое дыхание обдает жаром загривок. Чужие руки шарят по телу, сжимают и надавливают на ребра, на выступающие берцовые косточки.
Хоук позволяет делать с собой все, что тому вздумается – лишь лениво треплет Фенриса по затылку, почти снисходительно, отчего тот приходит в недоумевающую ярость.
Переворачивает Хоука на спину и вспрыгивает сверху – кажется, сейчас уже по устоявшейся привычке расквашивать физиономии всем, кого удалось подмять под себя в драке, врежет Гаррету с оттягом, так, что зубы полетят.

Хоук смотрит спокойно, без улыбки – точно так же, как и наблюдал за ним до этого, днем, во время похода, на закатном холме и там, в глубине леса, где они трахались с Изабеллой.

В темноте начинает светиться лириум – Фенрис так легко выходит из себя.
Хоук поднимает руку и кладет пальцы на матово налившиеся холодным сиянием полосы узора - в глубине тела, под кожей темными росчерками змеятся вены и артерии, кровь поет, поет и запечатанная магия.

Тончайшей выделки темница, заточившая бесподобную силу – от этой мысли Хоук прерывисто вздыхает и чувствует, что его член твердеет.

Фенрис словно мерцающий призрак из серебряных нитей – во тьме очертания тела угадываются только потому, что Хоук знает расположение каждого миллиметра татуировок.
Он прикрывает глаза, скользит рукой вверх по животу, груди и горлу – наконец, под пальцами оказывается сонная артерия.

Сила течет под его рукой – кровь и ненавистная магия, которой Фенрис полон от пальцев на ногах до острых кончиков ушей. Зачерпнуть бы, припасть бы губами… Хоук привстает и впивается в мягкую, беззащитную шею. Фенрис крупно дрожит и обмякает от неожиданной ласки, губами тычется беспорядочно, находит висок, и голубоватое сияние затухает.

Хоук моргает, хмурит брови – так не пойдет.
Кусает с силой и думает исподтишка, что будет, если укусить достаточно глубоко, если прокусить кожу? Прольется ли лириум, расплавив рот и глотку? Сгорят ли губы, превратятся ли зубы в черные обугленные головешки?

Очевидно, Фенрис и не такое сносил.
Попробуй кто повести с ним грубо там, снаружи палатки, попробуй кто только сказать не тем тоном или повысить голос – такого потока ругательств на двух языках и не в каждом порту услышишь.
Изабелла обычно приходит в восторг, ржет, как девчонка, и начинает фонтанировать фантазиями, как бы она, будь она магистром, Фенриса покорности бы научила.
Что характерно, на нее эльф не кидается – вероятно потому, что ничего иного, не касающегося сексуальной тематики, ей в голову не приходит, ну а то, что приходит... У Хоука есть подозрение, что некоторые ее педагогические методики они пробуют на практике.

Мужчины – иное. Хоук не уверен, что после бегства Фенрис спал с мужчинами, а если и спал, что это не закончилось для тех летально.

Но сейчас тот только сжимает коленями бока, дергается, но не пытается оттолкнуть, не смотря на зубы на своем горле. Лишь запрокидывает голову, цепляясь за ворот рубахи Хоука – заговорённая ткань не рвется только благодаря чарам.
Не злится. Татуировки не горят.

Хоук запускает пальцы ему в волосы на затылке и дергает – Фенрис выгибается, и Хоуку не надо видеть, чтобы догадаться, что глаза у того крепко зажмурены.
Это что угодно, но не похоть и не страсть. О чем он сейчас думает? Крепится, терпит и пытается обуздать своих бесов или про себя скулит от ужаса, сдерживаясь, чтобы не сбежать?
Честно говоря, в данном конкретном случае Хоуку плевать.

Обычно не в его привычках трахаться с теми, кто не хочет его до скулежа, дрожащих коленок и мокрых трусов – но ради некоторых выгод он готов поступиться своими пристрастиями.
Главное договориться на берегу, что за товар продается, и чем будет расплачиваться купец, дабы в будущем избежать недопонимания.

Фенрис сидит окостенев – голова неудобно запрокинута и, разумеется, ни о каком желании речи нет. Хоук с тайным сожалением чуть отодвигается от соленой кожи и собачьим жестом носом поддает его под нижнюю челюсть так, что клацают зубы, и Фенрис хрипло охает.
Интересно, он сам додумался прийти к нему или надоумил кто?

К примеру, кое-кто с большими сиськами и неуемными аппетитами. Увидела все же, мерзавка, как Хоук наблюдал за ними из душной темноты под еловыми лапами и, разумеется, истолковала все по-своему.

Оттянув эльфа за волосы, Хоук внезапно молниеносно перекидывается – и теперь уже Фенрис подмят, голый и с раздвинутыми ногами – вот забавное совпадение, второй раз за ночь. Полностью одетый Хоук с прищуром смотрит на гневно разгорающиеся полосы рисунка – он чувствует, наконец, в своих руках то, ради чего он готов отступиться от принципов, пусть крайне гибких, но все же принципов.

Лицо Фенриса искажается удивлением и злостью, он беззвучно открывает рот, искривив губы – Хоук удерживает его, ловко зафиксировав, оплетая и лозой стелясь по его телу.
Сложно представить большую уязвимость – колено между ног, руки прижаты к полу по сторонам от головы, а в пах упирается член. И вдобавок губы двигаются, шепча заклинание, и рот немеет и покалывает от холодного наэлектризованного поцелуя.

Фенрис хрипит и вырывается – уже серьезно, без приглашения к игре, и тогда Хоук сбавляет обороты. Гладит пальцами ладони и размыкает языком его губы, прячет лицо у шеи возле уха, наваливается мягко и трется бедрами.
Тот выдыхает через нос, оглушительно и прерывисто, дергается еще пару раз – больше его не держат, он может стряхнуть с себя Хоука и уйти прямо сейчас. Но он конечно же остается.
И тогда Хоук приподнимается на локте и смотрит нечитаемым взглядом в распахнутые глаза. В палатке почти светло от лириумного сияния, и надо не смотреть слишком долго, иначе может померещиться, будто Хоуку это нужно не меньше, чем Фенрису.

Он злит и распаляет его, знает, где и как надо трогать, чтобы срывать с губ эти звуки – от едва слышных стонов до низкого горлового вскрика.
Где сжать, а где провести языком, где потереться колючим подбородком, и где легко пройтись кончиками пальцев.

Хоук жесткий, и в то же время всем – взглядом, голосом, шепчущим прямо в страдальчески искривленный рот, пальцами, смазывающими выступающую испарину - дает понять, что сейчас все будет не так, как было раньше, до Гаррета Хоука.
Фенрис мечется, в испуге закрывает глаза, потом, наоборот, распахивает и не моргает, глядя в полог палатки над собой – в такие моменты Хоук особенно нежен. Ровно для того, чтобы в следующее мгновение запустить пальцы меж ребер, срывая болезненный стон.

Немного, совсем немного магии, чтобы охладить пылающие ладони – Фенрис весь подбирается, кажется, прилагает усилия для того, чтобы не превратить секс в драку.
Прохладные пальцы, искрящие ощутимым зарядом – кажется, будто искры летят от трения кожи о кожу. Сильные колени так сжимаются на боках, что Хоука на миг слепит вспышка боли, и он судорожно вдыхает.
- Ты и драколиску ребра сломаешь, - шипит он.
Фенрис не отзывается, он ухватывается за запястья Хоука, вывернув кисти под немыслимым углом, и подается вперед, отираясь совершенно твердым членом о пах Хоука.

Тот высвобождает руку и с силой проводит по взмокшему лбу эльфа, собирая волосы в горсть и оттягивая тому голову.
Неровно обкромсанная челка всегда падает Фенрису на глаза – Хоук знает, что волосы он себе сам ровняет острым ножом, чтобы сильно не мешались - и сейчас лицо его кажется непривычным.
На высоком округлом лбу горят три точки – та часть татуировки, которая Хоуку никогда не видна.

Он представляет, как неведомый и ужасный хозяин прикасается ко лбу Фенриса тремя пальцами, сложенными словно для благословления, и оставляет три пылающих отпечатка.
Гаррет склоняется и прижимается к ним губами – и внутри, под россыпью соленого пота и под смуглой кожей, словно что-то живое отзывается на его прикосновения.

Фенрис всхлипывает и рвется, но Хоук держит его стальной рукой, укрепленной магической хваткой. Пора с ним кончать.
Хоук сам облизывает свою ладонь и сжимает член Фенриса, сильно, почти до боли. Сейчас никакой магии – и тот подается, жарко толкается в ладонь, со свистом выдыхая сквозь крепко сжатые зубы.
Откидывает, было, голову, но Хоук все равно находит его губы и целует глубоко и сильно, так, что они стукаются зубами. Фенрис хватает его за волосы, тянет ближе, еще ближе, низко стонет прямо в рот.

В палатке невыносимая духота, они задыхаются, вцепившись друг в друга. Хоук ласкает раскаленный, влажный от смазки и от его слюны член, обводит головку большим пальцем.
Он чует, что все закончится сейчас – и совсем не так, как ожидает эльф, хотя сейчас он меньше всего похож на того, кто хоть чего-то ожидает.
Глаза прикрыты, но теперь он жмурится явно не от ужаса, кажется, даже пытается отвечать на ласки – пальцы соскальзывают с волос Хоука на его загривок, судорожно поглаживают, соскальзывая с мокрой кожи.
Внезапно Фенрис с силой запускает ногти ему в загривок, оставляя алые набухающие полумесяцы, и как-то особенно прижимается всем телом, снова стискивая коленями многострадальные хоуковы бока. Кончает, вжавшись лбом в плечо, а Хоук поддерживает его второй рукой под затылок.

Несколько секунд спустя, Фенрис открывает глаза – огромные, глубокие и сейчас совершенно невидящие - и откидывает голову Хоуку в ладонь.
Тот смотрит куда-то поверх головы эльфа и Фенрис изгибает шею, чтобы проследить за его взглядом – там, за неплотно прикрытым пологом палатки, в неожиданно наступившей рассветной синеве проступают серые силуэты деревьев.
- Вот и ночь закончилась, - говорит Хоук.

Они лежат молча, воздух в палатке густой и вязкий, но выныривать наружу не хочется. Фенрис пытается, было, потянуться к члену Хоука, но тот мягко отводит его руку, и тогда эльф переворачивается на живот и опускает голову на локоть.
Хоук голодно смотрит на белые полосы на его спине, разбегающиеся по плечам и ребрам, уходящие вниз, к ягодицам.
- Мы должны были выйти затемно, - напоминает он. Второй раз говорить не приходится, Фенрис поднимается и выскальзывает вон, подхватив одежду и не одарив напоследок и взглядом.

Чутко прислушавшись к затихающим шагам, Хоук переворачивается на спину и закрывает глаза.
Он комкает в ладони ворот пропитавшейся чужим и свои потом рубахи, притягивает к лицу, вдыхая запах. Хочется взвыть, но он только прикусывает до крови губу изнутри.

Продолжение в комментариях

запись создана: 18.07.2016 в 23:07

@темы: DA2, Games, Писанина, Tevinter-team: sin&fun

Comments

[_Старикан_]

II

Маленькая и испуганная, она прячется за спинами воинов.
Кто для нее чужак, страшный, злющий, как демон, в черных окровавленных доспехах? Она не видит в нем брата, ее брат – тот умер много лет назад.
Хоук уверен, умирал он долго.

Пока она голодала, пока скиталась вместе с матерью, которая понятия не имела, что делать со своей свободой, пока отдавалась за еду и ночлег, фигура ее брата растворялась, и детские воспоминания о близости вытеснялись близостью голодной смерти и смердящих туш, возящихся на ней.
История, которая повторяется и будет повторяться до скончания времен – воспеваемая бардами и другими малахольными всепобеждающая любовь побеждается ноющими от голода потрохами.
Хоук обожает эту историю.

Невеликого ума девица решила, что пока они там загибаются в парше и вшах, ее братец нежится в тепле на магистерских перинах, сытый и гладкий.
Судя по горящим серебряным очам старого ящера перины имели место быть, только Хоук и гнутого медяка не поставит на то, что происходящее на них имело хоть какое-то отношение к слову «нежится».

Данариус, между тем, следит глазами за всем театром действий сразу. Хоук исподлобья наблюдает за ним, тоже не спуская глаз.
Между ними пока не вымолвлено ни слова.

Тот не прячется за спинами своих вояк, но и не лезет на передовую – сохраняет дистанцию, тем не менее, заполняя собой всю таверну, не смотря на весьма скромные габариты.
Хоук конечно не представлял себе Данариуса демонически регочущим великаном с золотыми зубами и черной бородищей до пупа, но все же менее всего он ожидал увидеть тевинтерского магистра с заостренными ушами, явно опровергающими миф о чистокровности членов Магистериума.
С заостренными ушами, которые он и не пытается скрыть, демонстративно убрав волосы с висков на затылок. Можно представить, какие реки чистой породистой крови Данариусу пришлось пролить ради этого.

Хоук оценивающе разглядывает расшитые одежды – тонкая шерсть и серый шелк, всполохи алой нательной рубахи.
Страсть Тевинтера к украшательству и причудливой моде запросто спорит с орлесианским модным безумием, и, вероятно, одежды Данариуса могла бы считаться по меркам его родины весьма скромными, если бы прямо таки не сочилась осязаемой магией.
От взгляда Хоука не укрывается якобы небрежно заломленный угол одеяния, демонстрирующий изнанку – такого густого, замысловатого рунного узора ему еще видеть не доводилось.
Удар мечом с плеча выдержат гарантированно, а вот выдержит ли человечье тело под ними – вопрос.
При летальном исходе было бы неплохо прибрать эти тряпки, думает Хоук и скрещивает руки на груди.

Эльфийка смотрит коровьими глазами, цепенея от страха. Хоук уверен, что ее крохотное сердечко готово выпрыгнуть из груди – кстати, вполне вероятный исход, учитывая манеры ее братца.
И тут Данариус берет слово – и конечно же от его голоса, безупречно поставленного и натренированного многочасовыми дебатами в Магистериуме, со стропил поднимается вековая пыль и за стойкой лопаются бутылки. Во всяком случае, в первые мгновения Хоуку кажется именно так. Хотя насчет бутылок он не уверен – возможно, это Изабелла решает смочить горло.

Фенриса колотит, кажется, сейчас кровь польется из глаз, и руки трясутся так, что меч голодно лязгает о дощатый пол. Он ведется на каждое слово, истово подкидывается, не видя, каким благодушием сытой рептилии наливаются глаза бывшего хозяина.

Налюбовавшись голубым лириумным светочем, Хоук расслабленно прикрывает глаза – надоедает терять время.
И вот оно, наконец-то.
Пальцы становятся мягкими, плоть истончается, будто цветочные лепестки, становясь проводником.
Пусть будет вода, под стать холодному сиянию лириума.

Солдаты корчатся и леденеют, никакой вони горелой плоти и визжания горящих человеческих существ. Правда, убирать органический бурый кисель – то, что остается от тел после разморозки – то еще удовольствие, но Хоук уверен, что по части способов утилизации останков персонал «Висельника» более чем компетентен.

От ледяной магии немеют руки, и в то же время переполняет звенящая морозная легкая пустота. Буран метет поземкой, и снежинки проходят сквозь плоть будто сквозь воздух.
Хоук аккуратно отсекает Данариуса от слуг, взяв на себя телохранителей, где-то там, за снежной стеной что-то кричит Варрик и гневно взвизгивает Изабелла.
Кажется, Данариус начинает что-то подозревать – во всяком случае, его серые глаза впиваются в Хоука, и тот посылает ему ухмылку.

Глаз радуется, глядя на тевинтерского магистра в бою.
Не слышно выкриков заклинаний, колдует он чисто, быстро и точно, отражает удары обезумевшего Фенриса легко, будто щелчками сбивает ночных мотыльков. С чем по силе можно сравнить удар двуручного меча, Хоук, к счастью, не знает, но догадывается, что тут одними богато расшитыми защитой тряпками не справишься.

Жадный лис прикидывает, как бы ему не повредить свое имущество, и только благодаря этому Фенрис все еще цел.

От смелости собственного замысла у Хоука поджимаются яйца. Но отступать поздно – отличная тактика, если сомневаешься. Положи голову на наковальню и дождись, пока замахнутся кувалдой – вот тут-то и никаких сомнений и не останется, в какую сторону надо дергаться.

Кажется, наконец-то Данариуса посещает та самая мысль – рядом с ним только Хоук, яростный смерч-Фенрис и забившаяся в угол эльфийка.
Пронзительный звук телепортации – скрежет разрываемого полотнища пространства и времени – и рука магистра хватает хрупкое белое горло.

Ах, девчонка…

Артериальная кровь фонтаном обдает лицо Данариуса и стену позади него, Фенрис застывает на долю секунды, и этого промежутка хватает для того, чтобы сделать нечто такое, отчего у Хоука кровь брызгает из ушей и, кажется, судя по ощущениям, каждый зуб выходит из десны.

Фенриса же спасает только лишь проклятый лириум, потому что от удара о каменную стену вековые плиты несущей стены прорезает трещина снизу доверху.
Хоук предстает перед торжествующим магистром стоящим на коленях и вцепившимся себе в лицо скрюченными в агонии пальцами.

Воцаряется тишина.
Что там с Варриком и Изабеллой?.. Хоук не дышит. Шаги приближаются, мягкий шорох одежд и ядреный запах свежей крови совсем рядом. Данариус даже не обращает на него внимания, он спешит проверить, осталось ли что-то целое от его волчонка.

Этот расклад Хоука вполне устраивает.
Пока Данариус склоняется на распростёртым телом эльфа, пока ногой отшвыривает ставшие бесполезными, но все еще смертельно опасные осколки меча, пока отвлекается на то, чтобы потрогать желанные светлые полосы татуировок, Хоук собирает в себе звеняще-прозрачную пустоту, и последнее, что успевает увидеть Данариус прежде, чем его оглушает ледяна глыба – это желтые насмешливые глаза со слипшимися от свежей крови ресницами.

[_Старикан_]

II продолжение

Чего ожидает Данариус, Хоуку неизвестно, но явно не мягкого кресла под задом в теплой комнате с камином.
Хоук следит, как тот открывает глаза – удивление так мимолетно, что менее внимательный наблюдатель упустил бы его, сразу натолкнувшись на светскую вежливую прохладу. Наверно, магистры и под пытками хранят это выражение.

Сделав глоток из кубка, Хоук смотрит исподлобья и молчит.
- Можем начинать торги? – Данариус улыбается и делает плавное движение кистями рук, изящно разминая пальцы. Он все еще бледен – темные фиолетовые прожилки сетки сосудов расчерчивают его лицо под тонкой кожей.

- Что я могу сделать для вас, Защитник? – он почтительно чуть склоняет голову. – Не смею вас оскорбить предложением золота… - он оглядывает комнату. – Вижу, что ваш быт прекрасно обустроен, хотя и несколько лаконично, на мой вкус.
- Конечно я тоже не посмею вас оскорбить предположением, будто вы намереваетесь бежать, - Хоук делает глоток теплого вина из кубка. – Но все же уточню, что ваши люди мертвы все до единого, корабль сожжен, а зачарованные амулеты и украшения в надежном месте.

Данариус выдерживает долгую паузу, прежде, чем непринужденно уточнить:
- Я надеюсь, не просто сожжен, но и предварительно разграблен? Было бы жаль, если бы все ценности бездарно погибли.
У Хоука дергается угол рта.
- Вне всякого сомнения, магистр. О чем еще хотите поговорить? Мой интерьер мы уже обсудили, может приступить к погоде.
- Как вам будет угодно, Защитник, - Данариус смиренно прикрывает очи и замолкает. – Вы тут главный, и пока не решите озвучить, ради чего вы оставили меня в живых, обсудим хоть весь перечень тем из бального разговорника. Но перед этим… Что с моим кадавром?
- Кадавром? – Хоук поднимает бровь. – Что это такое?
- О… - Данариус смыкает руки под подбородком. – Вы бы поняли, если бы увидели. Не будем об этом более, вероятно, он уничтожен вместе с кораблем.

Хоук не спеша наливает вино во второй кубок и, поднявшись, подает магистру. В кресло не возвращается, застывает, опираясь рукой на каминную полку и разглядывая потрескивающие поленья.
- Я хочу, чтобы вы повторили ваш успешный опыт нанесения лириумных татуировок. На мне.

Молчание прерывается только гулом пламени и дальним тихим и мелодичным пением Ораны, занятой уборкой.

- Если бы лириум давал то, что вы от него ждете, глядя на моего волчонка, разве не был ли весь Тевинтер татуирован с головы до ног? – интересуется Данариус. Вероятно, он решает, что Хоук или сошел с ума, или идиот.
- Каковы шансы на выживание? Каковы шансы, что маг не взбесится от контакта с сырым лириумом? – Хоук выливает в огонь остатки вина из кубка и вдыхает острый аромат специй. – Поправьте меня, если я не прав, но мне всегда казалось, что пан или пропал – не совсем тевинтерский подход.
- Да, на поприще бездумного риска другие народы нас обошли, - насмешливо цедит ящер.
- И будь я магистром, последнее, что бы мне пришло в голову – это доверить свою жизнь другому магистру, - произносит Хоук.

- Тем не менее, не будучи магистром, вы все же готовы доверить мне свою жизнь?
- Доверие – это не про нас с вами, - Хоук позволяет себе чуть улыбнуться.
– Прошу простить мне мою ферелденскую неотесанность, но я бы мог сказать, что ваши яйца у меня в кулаке, но, к вашему сожалению, истине это не соответствует. Вы весь, со всеми потрохами в кулаках у меня и моих соратников. Можете называть это доверием, если вам угодно, но я верю в ваш инстинкт самосохранения и жажду жизни.
- А по карману ли вам это, Хоук? – вкрадчиво осведомляется Данариус. – Я потратил на моего волчонка столько денег, сколько не наберется и во всем Киркволле.

Прежде, чем ответить, Хоук разворачивается и подходит к креслу вплотную. Упирается руками в подлокотники и сближает их лица так, что ему становятся видны алые прожилки на белках чужих глаз.
- Учитывая прекрасное начало наших отношений, я исключительно из лучших побуждений советую все обдумать, магистр Данариус, и ответить самому себе, по карману ли вам это, - Хоук рассматривает жесткие складки в уголках надменного рта, серебряные пряди в бороде, а потом поднимает взгляд, глядя куда-то вверх.
- Все расходы за ваш счет. И если все пройдет хорошо… - Хоук выговаривает слова четко и без запинок. – И если все пройдет хорошо, то ваши первоначальные вложения будут вам возвращены.

Данариус наклоняется вперед так, что дыхание касается губ Хоука, и произносит едва слышно:
- В этом случае мы определенно сработается, Защитник, я, Нейрин Данариус, вам обещаю. А там, кто знает, может быть даже в финале насладимся моим первоначальным вложением вместе. Уверен, вы уже на собственном опыте убедились, что юноша весьма искусен.

Хоук поднимает уголки губ в улыбке и отодвигается, опускаясь в свое кресло.
Данариус чуть салютует кубком и делает последний глоток.

[_Старикан_]

II окончание

Утром Хоук спускается в подвал.
Там уже снуют слуги, звонкий голос распорядителя отдает команды. Из недр извлекаются и выносятся горы хлама, разных размеров магические шары со светом медленно дрейфуют под потолком, отзываясь на указания прислуги.
Свет – вещь полезная, особенно при генеральной уборке в подвале, куда не ступала нога человека лет тридцать, но все же Хоук обошелся бы факелами или масляными лампами. Еще один роскошно-небрежный жест магистра, а заодно и демонстрация силы – Хоук знает, что шарики весьма прожорливы.
Надо отдать должное, Данариус умеет организовывать работу.

Сам магистр стоит, склонившись над неясно откуда взявшимся тяжелым столом в уже расчищенном и вылизанном до скрежета закутке. Возле одной из замысловатых ножек сидит, нахохлив загривок, жуткая тварь, о которых Хоук слышал, но лично ему их встречать не доводилось.

- Будь вежлив, Клык, - не оборачиваясь, произносит Данариус, и тварь закрывает ощеренную навстречу Хоуку пасть. Смотрит исподлобья красными глазками и сует в рот кулон.
- Прекрасное создание, - Хоук скрещивает руки на груди. – Не думал, что когда-нибудь увижу боевого тевинтерского бабуина.
- Некоторые видят их последними в своей жизни, - любезно улыбается магистр.

Клык, между тем, отцепляется от ножки стола и обходит пришельца по широкой дуге, принюхиваясь.
На нем столько золота и каменьев, сколько и не всякая знатная дама на себя наденет за раз. Блестят начищенные золотые наручи с чеканкой, черным отливают рубины размером с перепелиное яйцо, а тиару, закрывающую длинную обезьянью переносицу, венчает друза кристаллов аметиста. Несколько крупных кулонов висят на шее, один из них Клык не выпускает изо рта, подталкивая в пасть сильными пальцами с чернеными почти человеческого вида ногтями.
Разумеется, каждый камень и каждая цепочка зачарованы.

Легко себе представить, как эта скотина вырывает глаза и языки вражеским лучникам, а, впрочем, учитывая приличный вес и силу, не менее легко предположить, что она может доставить массу неприятностей даже закованному с ног до головы вояке.
Роскошное орудие, Хоук заворожен, не сдерживается и прицокивает языком.

- Клык – весьма незамысловатое имя, - произносит он, не спуская с зверя глаз. Услышав свое имя, тот поднимает верхнюю губу и демонстрирует желтые клыки с палец толщиной.
- Одно из традиционных имен для породистых бабуинов, - Данариус поднимает голову от бумаг и оборачивается к Хоуку лицом. – Кусака, Клык, Ревун, еще пара-тройка, всех их так называют.

Клык теряет интерес с Хоуку и забирается на стол, аккуратно трогает письменные принадлежности хозяина. Тот запускает пальцы в серебрящийся мех.
- Умница, сбежал с корабля, да не с пустыми руками, - Данариус произносит это с плохой скрываемой гордостью, будто говорит о своем сыне.
- И что занимательно, остался при всех своих цацках после нескольких суток блуждания по Киркволлу, - хмыкает Хоук.
- Он-то остался при своем, а вот местное население, я уверен, не досчитывается теперь нескольких пар глаз и ушей.
Бабуин довольно кудахтает.

- Вам нужно о многом мне рассказать, - Хоук отодвигается, давая проход двух слугам, несущим глубокое кресло. – И, кстати, Клыку наверх нельзя ни при каких обстоятельствах, вряд ли они подружатся с моей девочкой.
- Ваша девочка не простая псина, насколько мне известно.
- Безусловно, и в этом доме она хозяйка, не терпящая других животных.

Данариус кивком отпускает застывших в почтительных позах слуг и устраивается на краю стола, жестом указывает на кресло:
- Присаживайтесь, Защитник.

Хоук вольготно разваливается, скрестив и вытянув длинные ноги. Данариус смеряет его взглядом сверху донизу, недовольно поджимает губы.
- Ах, Защитник… Жаль, вы не эльф. Или не гном. Ваш рост и телосложение выливаются в ошеломительную сумму, когда я прикидываю, сколько лириума нам понадобится.
- Я бы на вашем место порадовался, что и не кунари, - Хоук хмыкает. – Уверен, что в средствах вы не стеснены.
- Волчонок становится воистину бесценным… - Данариус говорит себе под нос, будто в задумчивости ведет беседу с самим собой.

– Помимо материальных вложений, - громче продолжает он, - Мне необходима будет бездна магической энергии, так что без стимуляторов не обойтись.
Хоук согласно кивает, Данариус продолжает:
- Рабы с моего судна. Где они?
- И зачем вам они? – Хоук интересуется почти простодушно, тщательно скрывая насмешку.
- Стимуляторы, юноша, - Данариус чуть повышает голос, позволяя, наконец, презрению прорваться сквозь завесу светской непоколебимой вежливости. – Или вы думаете, что под стимуляторами я подразумеваю лириумное зелье и крепкий кофе?
- Вы про магию крови? – уточняет Хоук.
- Ну разумеется, - цедит магистр. – Вы, как человек широких взглядов, я надеюсь, ничего не имеете против?
Хоук пожимает плечами, трогая багровый шрам на переносице.
- В вашем случае не имею, магистр.
- Прекрасно. Где рабы?
- Они вам не понадобятся, Данариус. Нужна кровь – используйте свою собственную. По опыту скажу, больше литра брать не стоит – голова начинает кружиться.

Кажется, будто Данариус теряет дар речи. Бабуин вздыбливает шкуру на холке и боком скачет, испуская протяжный вой.
Хоук все также безмятежен.
Он с интересом рассматривает зверя – видимо, тиара не столько украшает, сколько служит для телепатической связи, тварь чутко реагирует на состояние хозяина. И, судя по всему, побрякушка позволяет отдавать приказы мысленно.

- Вы предлагаете мне проливать ради вас мою собственную кровь? – слово «бесценную» витает воздухе так явно, что нет нужды произносить его вслух.
Хоук чуть прищуривается:
- Вы все время забываете, магистр, что все, что вы будете здесь делать, вы будете делать ради вас самих, а не ради меня.

Данариус отворачивается, вцепившись пальцами в край столешницы. Хоук не сводит взгляд с его узкой прямой спины. Сегодня одежды магистра – просто ода скромности.
Белоснежная рубаха и темные штаны, выглядит как один и прогрессивных орлесианских преподавателей – именно сейчас в их кругах подчеркнутая благородная скромность на острие моды в пику золотой пене кружев и перламутровой зелени петушиных перьев прошлого сезона.

Пока магистр пытается обуздать свою ярость, стараясь при этом не потерять лицо, Хоук все никак не может оторвать глаз от бабуина, сосредоточенно разглаживающего мех на длинном хвостище. Грозное создание, шик.
Хоук решает, что ему такое нужно позарез.

- Сколько времени вам понадобится прежде, чем мы начнем?
- Месяц, - без паузы произносит Данариус. – Минимум.
- Ясно, значит через пару недель сможем приступить.
Данариус поджимает губы:
- Как скажете. Кстати, раз уж мой кадавр уничтожен, могу я, чтобы развеять скуку в ожидании прибытия корабля из Тевинтера со всем необходимым, пока заняться изготовлением нового?
- Если это не связано с магией крови и с умерщвлением разумных и теплокровных – пожалуйста.

Паузу заполняет только возня и усталая ругань слуг за стеной.
- Что еще я должен знать, магистр?
Данариус будто потеряв к Хоуку интерес садится за стол и снова принимается за бумаги. Хмурит стальные брови, черкает что-то на пергаменте.
Хоук не двигается с места, ждет, задумчиво барабаня кончиками пальцев по сафьяновому подлокотнику.

- Прежде всего вам надо быть готовым к боли. Все, что вам приходилось испытывать до этого – только бледная тень бесподобных ощущений, через которые я вас поведу, - Данариус поднимает на Хоука взгляд, все еще склоняясь над пергаментом. – Фенрис вам расскажет, - ухмылка. – Вы ведь с ним достаточно близки для подобной откровенности?
- Что-то еще?
- О да, - магистр откладывает в сторону перо. – Учитывая ваши амбиции, Защитник, вашу волю и целеустремленность, а также ваши и без лириума впечатляющие способности, я предположу, что вам надо готовиться… - он чуть улыбается, - Надо готовиться к скуке.
Хоук вопросительно поднимает бровь.

- Все эти дела, вся возня человечков с их страстишками и с переделом земель… Скорее всего, все войны и королевства, все троны, что человеческие, что гномьи или кунарийские будут для вас значить не больше, чем детские куличики из мокрого песка.
- Не слишком ли много личных проекций в ваших рассуждениях обо мне?..
Данариус пожимает плечами и тонко улыбается:
- Это всего лишь мое скромное мнение, вы спросили – я ответил. Но опять же, это при условии, что вы выживете, сохранив рассудок. Вы ведь не думаете, что Фенрис был первым и единственным?
- Много ли было до него?
- Были маги, двое, оба не пережили – один скончался от разрыва сердца, только я поднес к нему сырой лириум, второй продержался дольше, я уж было возрадовался, но он впал в вегетативное состояние и не пришел в себя. Потом было четверо без магических способностей – все скончались, не дав мне и наполовину закончить узор. После этого я объявил турнир с наградой в виде свободы для близких и родственников – собственно, так волчонок ко мне и попал, потому как и без лириума он был невероятен, - Данариус улыбается воспоминаниям, его глаза горят ледяным белым огнем, а пальцы безотчетно поглаживают гладкое перо.

Сощурившись, Хоук молчит.
- Самое узкое место всей нашей авантюры видится мне именно в ваших способностях, Защитник, - продолжает магистр. – Повторюсь в третий раз, маги и сырой лириум плохо совместимы.
- Уверен, вы приложите все необходимые усилия, а мои соратники позаботятся о том, чтобы не произошло никаких несчастных случаев. Еще какие-нибудь советы или рекомендации?
- Пейте больше лириумного зелья, пейте столько, сколько сможете в себя влить. Когда почувствуете, что больше не можете – передохните и снова пейте. Алкоголь и наркотики не употреблять.
Хоук кивает и поднимается из кресла.

- Да, и еще кое-что… Запаситесь деревянными болванками.
- Зачем?
- Чтобы не откусить себе язык.

Продолжение следует

[_Старикан_]

III начало

Аккуратно прикрыв за собой дверь в спальню, Хоук садится прямо на пол. Его мутит, вчерашняя баранина, которой они отужинали в «Висельнике», стоит в горле отвратным комом. Он кладет руку, зарываясь пальцами в ворс ковра – нежнейшая антиванская шерсть темно-вишневого цвета, кажется, будто трогаешь огромный бок живого существа.

Безумие, чистое самоубийство, истошно верещит инстинкт самосохранения. Хоук пытается возразить ему, что если бы он всего пугался и опасался, кабы чего не вышло, так давно бы уже сложил кости на пепелище дома в Лотеринге или ползал бы в Клоаке, жалкий и безвестный, скребясь в дверь лечебницы Андерса с мольбами излечить его от грибка и кровавого поноса.
Все, что у него есть сейчас, начиная от дома в Верхнем городе и заканчивая сапогами из мягкой замши, все появлялось после того, как трусливый шепоток оказывался проигнорирован.

Но в этот раз… В этот раз сумасшествие затеи можно пощупать.
И наощупь оно как мокрые от пота подмышки и загривок рубахи после разговора с тевинтерским магистром, как изжеванная костяшка указательного пальца после бессонной ночи, как свитки пергамента, испещренные его роскошным каллиграфическим почерком с указаниями, что необходимо делать семье и друзьям в случае его смерти.

Поглощенный мыслями, он и не слышит, как открывается дверь, и кто-то входит, мягко ступая. Хоук поднимает голову, только когда теплая широкая ладонь ложится ему на плечо.
- Эй, все плохо? – интересуется Андерс, и глаза его лучатся мягким светом.
- На «п», но не думай, что превосходно, - Хоук опускает голову. – Если я когда-нибудь тебе скажу, что все хорошо, вероятно, ты в этот момент будешь умирать у меня на руках.

Андерс вытягивается рядом, завалившись на бок и подперев голову рукой.
- А что, неплохо, - сообщает он. – Когда одолевает тоска по ночевкам в поле, самое то поваляться на полу.
- С той лишь разницей, что почки не отморозишь и не будешь потом ссать кровью весело и с песней, - Хоук бездумно поддерживает беседу, глядя перед собой.
Когда рядом кто-то, внутренности поджимаются, сводит челюсть до вязкой слюны – но зато в голове проясняется, словно вся муть оседает на дно сознания.
С Андерсом почти так же хорошо, как и с Варриком – только один молотит языком про все обо всем, а второй молчит так нужно и уместно, как может молчать только Варрик.

А еще Андерс отдал бы свою левую руку за то, чтобы скоротать часок-другой под балдахином хоуковской кровати. Разумеется, с самим Хоуком в комплекте.
Удивительно, но его обожание такое деликатное и дружелюбное, что иногда Хоук задумывается, а почему бы и?..

Такой теплый, плотский, так смеется – до румянца во всю щеку и до слез – так отчаянно гонится за крохами телесного наслаждения, тем не менее, сознательно избегая комфорта.
Наслаждения в основном оказываются все как на подбор – с могучим разворотом плеч и богатырским ростом, с волосатыми ручищами и прямо-таки атласными тугими белокурыми кудрями.
В последнее время Хоук замечает белокожих скуластых брюнетов, и этих обычно Андерс выпроваживает из лечебницы с какой-то суетливой бестолковостью, а потом долго потупляет очи долу.

Иногда, когда они остаются наедине, и Андерс держит в ладонях приблудную откормленную белую крысу Вишню с рубиновыми глазками и смотрит на нее с такой нежностью, а потом переводит взгляд на Хоука – смеющийся, искристый и согревающий, Хоук как никогда близок к тому, чтобы протянуть руку и поймать солнечный зайчик.
Но в памяти всплывает другое.

На корабле в Киркволл с ними плыл отступник – изможденный городской эльф с льняными волосами, заплетенными в свалявшиеся от пота косицы, и глазами прозрачными, как речная вода.
Хоук раскусил его сразу – по тому, как мучительно тот пытался втихую сотворить хоть какое-то мало-мальски приличное заклинание от беспрестанной морской болезни. Магия была слабенькая, неумелая, было видно, что эльфа никто толком не обучал, а сам он понятия не имел, что делать со своим даром.

В целительстве Гаррет Хоук не был специалистом, но некоторые другие его навыки нашли отклик, и эльф немного встряхнулся. Вежливо улыбался Лиандре, так же вежливо игнорировал неуклюжие агрессивные выпады Карвера, явно недовольного тем, что приходилось с кем-то делиться и без того скудными запасами хлеба и воды.

А потом случился шторм.
Исключительно сухопутный Хоук в трюме сидел на вшивом тюфяке и сквозь зубы раздавал клятвы налево и направо всем известным ему богам, моля лишь о том, чтобы не пойти на дно вместе со сраной посудиной и пригоршней блюющих от ужаса и качки людишек.
Мать и Карвер лежали в обнимку, и брат был похож на шестимесячного щенка мабари – уже здоровенного, но все еще в детской манере пытающегося подлезть к суке-матери под брюхо.
Эльф вжимался Гаррету в бок, пряча лицо подмышку, думая, видимо, что дышать недельным мужицким потом лучше, чем солоноватыми морскими сквозняками, доходящими вниз с верхней палубы.

Чтобы отвлечься самому, а заодно и провести в чувство полуобморочного эльфа, Хоук потащил его в один из укромных уголков, где между бочек с солониной, пресной водой и сундуками с галетами они трахались, скрашивая друг другу уныние длительного плавания.

В этот раз секс был странный.
Эльф покорно распластывался на спине и раздвигал ноги, скрещивал руки на загривке у Хоука и был какой-то слишком мягкий, будто в теле не осталось ни одной целой косточки
Сначала Хоук не обращал внимания, списав это на страх перед бурей, но когда случайно прикусил налившийся темно-розовым сосок до крови, эльф даже не вздрогнул, лишь зажмурился и свел на переносице тонкие светлые брови.

Гаррет старался его зажечь, нацеловывал тонкие губы, скулы, белесые редкие ресницы, слизывая соль. Его рука нежно оглаживала головку все еще мягкого члена, гладила по внутренней стороне бедер, но эльф был будто в трансе – реагировал слабо, лишь пальцы вздрагивали да жилка на шее билась, будто под кожу к нему забралось насекомое и теперь изо всех сил сражалось за жизнь, пытаясь выбраться.

Трахать бесчувственную куклу резона не было, и Хоук попытался, было, отодвинуться, но отчего-то мягкие руки эльфа обвивались вокруг его шеи будто ветви плюща – плавно, но твердо.
Глазные яблоки двигались под истончившимися веками все быстрее, и вот тогда…

Потом Хоук не раз возвращался мыслями в ту ночь и каждый раз пытался отследить, что же тогда заставило его рвануться изо всех сил из объятий бессознательного любовника. Вероятно, это было то же самое чувство, которое нашептало ему, что именно в этот день и в этот час пришла пора бежать из Лотеринга.

Эльф распахнул глаза и уставился на Хоука с чудовищным лукавым прищуром. Глазные яблоки медленно заплывали кровью, серебра уже не было – кровь выплеснулась через край и потекла по щекам алыми слезами.
- Ну что же ты, - молвило оно хором голосов, мужских и женских. – Не хочешь меня более?..
Тощее тело выгнулось призывно под вкрадчивый раскатистый хохот.
Мелькнула идиотская мысль о том, как хорошо, что снять штаны Хоук не успел – оказаться лицом к лицу с демоном со стояком наперевес тоже было не самым лучшим раскладом, но во всяком случае, движения не стесняли спущенные портки.

От представленной картины Хоук разразился нервным смехом.
Демон выпустил когти – пальцы взрезались костяными наростами и заскребли по доскам палубы.

Бедный, о чем ты думал? Просил, чтобы твои страдания кончились побыстрее? Молил о покое? Купился на нежный голос, доверчивый…

Гнев поднялся огромной ревущей огненной стеной.
Пока тело напротив корежилось и рвалось, вспухая уродливыми выростами, пока демон визжал от счастья, чуя полный корабль измученных людей, Хоук истончался, впуская в себя стихию.

Пусть сегодня это будет огонь, погребальный костер для тебя, безымянного, павшего бесчисленным по счету.

Все кончилось так же быстро, как и началось. Магический огонь, плавящий камни и железо, развеивающий плоть на невесомые хлопья пепла прошел сквозь создание.
Оно едва оформилось, восстав и обтекая кровью и лимфой, покрытое розовой струпной кожицей, как было сметено пламенем невообразимой разрушительной силы.
Бочки с водой зашипели и полопались, солонина шкворчала, воняя до слез, а на полу перед Хоуком покоилась пригоршня жирного пепла.

Моряки поутру подняли гвалт, но внутреннее расследование ничего не дало – все были слишком напуганы бурей, и Хоук, разумеется, помалкивал.
Запах горелого мяса преследовал его до конца пути.

[_Старикан_]

III окончание

Хоук смотрит в золотые, как у кота, ласковые глаза – если бы он сейчас провел бы большим пальцем по рыжей щетине, а потом тронул уголок рта, Андерс наверняка прихватил бы губами подушечку его пальца.
И пока Хоук раздевал бы его, пока целовал и входил в податливое тело, кто-то изнутри, с обратной стороны глаз наблюдал бы, будто из-за стекла, холодно и отстраненно, повинуясь демоны лишь знают чему.

Они лежат на ковре, разговаривают обо всем, кроме самого важного, и Гаррет чувствует, как ледяная железная печатка, сжавшая в кулаке его нутро, разжимается.
Глаза начинают закрываться, и Хоук отвечает невпопад, а потом проваливается в уютную теплоту. Ему что-то говорят, он просыпается и видит лицо Андерса близко-близко – Хоук уверен, поцеловать тот не посмеет, и оказывается прав.
Андерс тянет его за руку и Хоук поднимается, толкает его к кровати – и тот послушно идет.

Тепло и душистый мрак под овчинным пледом, сзади к нему приваливаются и обнимают осторожно, и он кладет ладонь поверх чужой руки.
Боги, еще только полдень, а Хоук чувствует себя так, будто не спал несколько суток.
Он засыпает под ровное горячее дыхание в затылок, и ему не снится ничего.

***

В комнате уже темно, когда Хоук, наконец, открывает глаза. Окна, выходящие на северную сторону, даже в самые ясные часы впускают немного света. В сумраке теплятся свечные огарки, в подвздошье покоится рука Андерса – во сне Хоук сплел их пальцы.
- Проснулся? – осведомляются сзади.
Хоук согласно мычит и потягивается всем телом так, что хрустит позвоночник и стонет кровать.

- Когда начнете?..
Странно, что в этот раз Андерс не пускается в нотации, хотя при зрелом размышлении, кто же еще одобрит его безумный план как ни тот, кто добровольно – о, пресвятая жопа Андрасте! – да еще и из высоких побуждений пошел на сделку с демоном.
- Около двух недель, - Хоук прочищает горло со сна, кашлянув. – Кажется, я тебе ничего не говорил. Уже весь Киркволл знает, да?

Андерс высвобождает пальцы и поглаживает кисть во впадинках между костяшек.
- Не весь. Вряд ли леди коммандер одобрит, если на вверенной ей территории тевинтерский магистр откроет филиал своей пыточной.
- Мне будет весьма грустно, если ты помрешь, - помолчав, сообщает он.
- Мне тоже, Андерс, мне тоже… - Хоук не сдерживает смешка. – Хочешь об этом поговорить? – добавляет он тоном, не предполагающим дальнейшие разговоры.
- Да, разумеется! – Андерс оживляется, словно только того и ждет.
Дьявол, в светских беседах за время прозябания в Клоаке он явно не поднаторел.

Хоук закрывает глаза и устраивается на спине, сначала оттесняет Андерса, а потом, ловко подсунув руку ему под шею, берет в мягкий захват и устраивает его голову у себя на плече.
От неожиданной ласки тот замолкает, и Хоук начинает надеяться, что разговора не состоится.
Надежды разбиваются вдребезги, когда Андерс, извернувшись ужом, по-свойски прижимается всем телом, едва ногу не закидывает, и начинает вещать, любитель манифестов.

Вступление Хоук пропускает – там что-то нейтрально-патетическое о дружбе и союзах. Потом следует пылкая основная часть. «Ты же знаешь, Хоук…» «Ты только позови, Хоук…»
Окончания Хоук не дожидается:
- Заранее речь подготовил, да?
Андерс смущенно замолкает и часто сопит ему в рубаху – от беспрестанной говорильни сбилось дыхание.

- Почему бы не изложить на бумаге и не рассовать по всему моему дому? Так как-то привычнее лицезреть твои измышления.
- Я думал над этим, - смущенно признается тот. – Но у меня… в общем, Вишня сгрызла перья и пергамент, а все деньги я проиграл.
- Прекрасно, - холодно констатирует Хоук. – Я тебя услышал, Андерс. Могу на тебя рассчитывать, и так далее. Более того, я уже рассчитываю – на тебя, и на вас всех.
- Так может повременишь с этим?..
- С чем «с этим»? – насмешливо перебивает Хоук. – Говоришь как старая дева о членах.
- Зачем так себя истязать? Ты ведь делаешь это ради того, чтобы стать сильнее, верно? Но ты же сам говоришь, что у тебя есть все мы, в нас твоя сила, - неловко заканчивает Андерс, сам смутившись от своего неожиданного пафосного оборота.

Хоук молчит. Все-таки Андерс – потрясающий чурбан.
Он начинает говорить медленно, подбирая слова.

- Ты уж прости мою прямолинейность, но вы все есть у меня временно, и не смей делать вид, что это не так. Я не на необитаемом острове прожил всю жизнь, представь, я жил среди людей – разных людей, в том числе и тех, кто, как ты бы выразился, прикрывал мне тылы. Так вот, состав этих людей с течением времени менялся, и я, разумеется, благодарен богам за то, что они сводят меня с кем надо, но, черт, мне даже неловко говорить такие банальности – рано или поздно я всегда остаюсь сам по себе, и нет ничего естественней и нормальней этого.

Андерс напрягается, но Хоук мягко зажимает ему рот рукой.
- Послушай, родное сердце, не вынуждай меня снова скатываться в прописные истины – в одиночестве приходим мы в этот мир, в одиночестве и уходим из него, ля-ля тополя, и еще десяток другой подобных цитаток от салонных философов, - Хоук чувствует легкое раздражение.
- Но это же не всегда так! – горячо возражает Андерс. – Вот близнецы, к примеру, в мир приходят вместе… - он осекается и смущенно замолкает.
- Близнецы? – вкрадчиво осведомляется Хоук. – Как Карвер и Бетани, например? – уточняет он. – Прекрасная пара, словно две половинки – воин и маг. Только где теперь вторая половинка? Спроси у первой, если сможешь застать его не пускающим сопли в мамкины юбки, он тебе расскажет.
- Я не хотел… - мямлит Андерс, и от его скулежа Хоук начинает раздражаться по-настоящему.

Он встает с жалобно скрипнувшей кровати и подходит к столу, к теплившимся свечным огаркам.
- Не смей говорить за всех. Изабелла соскочит, как только представится подходящий случай, но она честна, и не дает обещаний, которые не сможет выполнить. Мерриль рано или поздно доиграется, Авелин скоро обрастет мужем и отпрысками, надеяться на Карвера, боги, это даже не смешно, не удивлюсь, если когда-нибудь он придет за мной со своей шайкой дружков-храмовников – если, конечно, до этого соберет свои крохотные причиндалы в кулачок и отправится в Казематы припасть к пиз… перстню это старой сучары Мередит.

Хоук накрывает ладонью едва теплившийся огонек, и в комнате становится еще темнее.
Андерс слушает его с каменным выражением лица.

- Фенрис… Странно, что ты так его ненавидишь, у вас много общего – всю жизнь оба бежите наперегонки отовсюду. Он тут надолго не задержится. Что может произойти с Варриком, какие блага могут его поманить, придумать не могу, но уверен, что таковые существуют. А ты… - взгляд Хоука останавливается на расширенных глазах Андерса.
- Киркволл – не то место, где Справедливость сможет благодушно взирать на действительность, правда? Когда-нибудь ему захочется возмездия, вам обоим захочется в унисон.

Еще один огонек умирает под пальцами. Теперь комната погружается практически в непроглядную тьму – оставшаяся свеча едва чадит.
Андерс молчит, Хоук отворачивается от него и подходит к окну, глядя на мостовую. Буквально через несколько стен в добровольном заточении мечется тот, к кому Хоуку совсем не хочется сейчас идти – ну разве что для того, чтобы паскудно начатый день окончился не менее паскудно.

- Говори, что хочешь, Хоук, - голос Андерса раздается прямо из-за его плеча. Странно звучит, будто у него на шее гаррота. – Но я хочу присутствовать в качестве целителя. Хочу – и буду, ты-то уж точно мне не сможешь помешать.

Хоук понимает уголки губ в усталой усмешке.
- От тебя так просто не избавишься, да?
Андерс отвечает ему прерывистым вздохом, уткнувшись в загривок лицом.

[_Старикан_]

IV начало

Хоук переступает через опрокинутую статую, под ногами хрустит побитая плитка. В смятом куске меди, если сильно постараться, можно опознать кувшин.
После того, как Фенрис занял особняк в верхнем городе, разумеется, никто не наводил тут порядок – уже не бывший же раб будет затевать уборку – но то, что творится сейчас…
Будто по дому прогарцевала толпа хасиндов, оседлавших стадо взбесившихся бронто, разруха страшная. Кажется, Фенрис с варварским упорством разбивал, разрывал и ломал все, до чего только смог дотянуться тут, раз не смог дотянуться до хозяина.

Присев на корточки рядом с трупом одного из наемников, валяющимся тут еще с ночи захвата особняка, Хоук с интересом касается его кожи нехарактерного для мертвецов розового цвета. Интересно ведет себя мертвая плоть в доме, пропитанном магией. Тела консервируются, будто сельди в соленой воде, и лежат, нетленные и теплые. Чем же тут развлекал себя унылыми киркволлскими вечерами магистр Данариус?

Поднимаясь по лестнице – теперь прямо посреди пролета зияет осыпающаяся каменной крошкой дыра – Хоук сглатывает горечь. Посох Парталана поддерживает спину прямо, словно второй хребет.

Они не виделись толком с того самого дня, как Хоук захлопнул капкан в «Висельнике». Словом тоже не перебросились – при появлении Хоука эльф сразу показывал спину.
Найти Фенриса не составляет труда – надо всего лишь идти по пути наибольших разрушений. Да и живет он только в одной из комнат, имея в распоряжении целое поместье.
Фенрис оказывается там, где и ожидалось – сначала Хоук принимает его за одну из сломанных статуй и признает, только когда тот поднимает голову. Сидит в углу прямо на полу, привалившись спиной к стене и подтянув колени к груди.

В комнате дикая холодина – деревяшки в камине давно прогорели, по кромкам серых углей скачут саламандрами искры.
Сложно представить себе более нежилую комнату, кажется, даже во всем разоренном доме жизни больше, чем тут.

Не произнося и слова, Хоук подходит к камину и подбрасывает пару бревен из поленницы. Пламя разгорается, и он видит, как Фенрис, подняв голову, до этого покоящуюся на скрещенных кистях, зло смотрит на него. Пока молчит, не произносит ни слова.
И тогда Хоук бережно ставит посох к стене и, закатав рукава, начинает собирать в первый же попавшийся когда-то роскошный серебряный кувшин бутылочные осколки. Относит переполнившуюся посудину за порог и продолжает методично собирать каменную крошку, черепки и золотисто-алую рвань, которая когда-то была помпезными бархатными портьерами.
Фенрис смотрит на него с нарастающей смесью удивления и ярости.
- Какого дьявола ты творишь?

Хоук, вышвырнув за порог странное тевинтерское изваяние какого-то древнего бога, распрямляется и делает движение, разминая поясницу.
- Знаешь, Фенрис, я не знаю, что тебе сказать, и не знаю, что для тебя сделать, - он сочно хрустит косточками, сцепив кисти в замок.
- Поэтому решил прибраться, как примерная хозяюшка? – выплевывает эльф. – Может еще пирожков напечешь?

Хоук не отвечает на выпад. Ногой отбросив то, что когда-то было толстым томом в кожаном переплете, он говорит, не поворачиваясь:
- Ты не готов к свободе, Фенрис. Откусил кусок и давишься, не можешь проглотить.
Проходит примерно пара мгновений – Хоук как раз успевает расслабиться и закрыть глаза – как его сметает ураган. Он не сопротивляется, напротив, покорно распластывается по стене, прижатый, кажется, чем-то, что по силе скорее ближе к драконьей лапе, чем к руке эльфа. По бровям и ресницам течет теплое – удачно он решил зажмуриться.
Приоткрыв глаз, видит, как на стене пляшут холодные голубые блики – о, как ему хочется сейчас посмотреть Фенрису в лицо.

- Ты не смеешь! Ты!.. – рокочет Фенрис своим каркающим голосом и встряхивает Хоука, как мабари тряпочную куклу. У Хоука лязгают зубы, и ему кажется, что его внутренности болтаются, будто кости в игральном кубке. Стоит огромных усилий не испепелить кулак, вжимающийся ему между лопаток.
- Ну начинай, давай же, - подбадривает он эльфа, и тот, взвыв, снова прикладывает его, едва не вышибая дух. – Что хочешь со мной сделать? – интересуется Хоук. – Ты же теперь свободен, можешь делать, что пожелаешь.
Рывком, от которого плечо с неприятным хрустом выходит из сустава, Фенрис разворачивает его к себе, и Хоук видит объятый ледяным светом занесенный кулак, прямо на глазах растворяющийся в воздухе и оборачивающийся плетением световых лириумных полос.

Лицо Фенриса – маска застывшей муки.
Хоук – полная ему противоположность. Стоит расслабленно, не закрывает глаз, смотрит спокойно.
- Свободные люди делают, что хотят, так ты себе это представлял?.. – он придерживает висящую плетью правую руку и даже не пытается защититься.
Сияние на миг оказывается так близко к лицу, что едва обжигает скулу, а потом с тошнотворным хрустом кулак впечатывается в стену в паре сантиметров от головы Хоука, так близко, что он чувствует, как на его лицо оседает горячая каменная пыль.

Фенрис отворачивается от него и медленно, словно преодолевая сопротивление собственного тела опускается на колени и замирает, согнувшись к самым каменным плитам и обхватив себя руками.
Хоук быстро, но бесшумно дышит спертым воздухом, и никогда еще возможность дышать не казалась ему такой прекрасной. Он чувствует себя постаревшим лет на десять.
Плечо тупо ноет, рука кажется отвратно чужой. Он медленно обходит эльфа и тоже опускается перед ним на колени – практически падает, тяжко, совсем неизящно и едва не закряхтев.
Здоровой рукой тянется к лицу – Фенрис даже не шелохнется – потом к шее, проводя пальцами по светлым полосам татуировки. Тянет того на себя, и эльф безвольно, будто не принадлежа себе, утыкается лбом ему в плечо.
- Славно поговорили, да?
Фенрис издает какой-то звук, который Хоук предпочитает трактовать как согласие.

[_Старикан_]

IV продолжение

Спустя полтора часа они, развалясь, сидят в глубоких креслах возле пляшущего огня. Хоук вытягивает длинные конечности почти вплотную к каминной решетке, Фенрис же устраивается боком, перекинув обе ноги через подлокотник.
Комната теперь пустая и чистая, конечно, насколько это возможно. За дверью громоздятся горы хлама, но зато внутри она теперь похожа на жилое помещение. В сундуках даже отыскалось чистое постельное белье, хотя и атлас цвета молочной пенки смотрится весьма дико.

Вправленное руками эльфа, который, оказывается, умеет не только калечить, плечо Хоука все еще ноет, и терпкое вино заглушило бы боль, но, держа в уме наказ Данариуса, он пьет теплую воду.
Фенрис тоже – то ли из солидарности, то ли из-за того, что бездонный винный погреб, наконец, истощился.
После каждого глотка он морщится, словно удивляясь, что из кубка льется нечто безалкогольное, и Хоук над ним посмеивается.

- Теперь ты доволен? – сварливо интересуется эльф. – Я ненавижу уборку.
- Так заведи слуг, - пожимает плечами Хоук. – Поверь, перетаскивать раскуроченный хлам – тоже не самое мое любимое занятие. Но и жить, как зверю в норе, я тебе не могу позволить.
Фенрис молчит и искоса смотрит в огонь.

- Зачем это? Почему нельзя… - он делает неопределенный жест рукой, очевидно, имея ввиду все остальное поместье. – Почему нельзя вот так?
- Да почему нельзя, кто же запретит свободному эльфу жить как полному засранцу, - Хоук хмыкает.
- Твою мать, - начинает кипятиться Фенрис. – Засунь свой сарказм себе в зад, Гаррет Хоук.
- И это все, что ты можешь предложить мне засунуть в зад? – интересуется Хоук неожиданно низким, грудным голосом, чуть наклоняется к собеседнику и призывно стреляет глазами.
Фенрис фыркает и отворачивается, но щеки его оказываются тронуты румянцем.
С той ночи в палатке, которая оставила у Хоука лишь горьковатое послевкусие и наполнила его сны в последующие три ночи жаркими образами, они тоже толком не говорили и не оставались наедине.

Хоук устало прикрывает глаза. Помимо плеча, еще и саднит разбитая бровь.
- Притворяйся, Фенрис.

Тот удивленно вскидывает брови, и Хоук едва сдерживается, чтобы не прикусить губу. Вместо этого он протягивает руку и берет в ладонь стопу эльфа, перекинутую через подлокотник. Тот сначала дергает ногой и поджимает от неожиданности пальцы, а потом расслабляется. Хоук гладит выпуклую щиколотку, перебирает по одному суставы, чуть надавливая и разминая, и Фенрис прерывисто вздыхает от удовольствия.

- Говорю тебе, притворяйся, если не можешь понять, как дальше жить и куда себя деть, - Хоук гладит высокий свод стопы – Фенрис, по всей видимости, и не подозревающий, что можно получать такое наслаждение от прикосновений к ногам, сползает ниже, и теперь Хоук может дотянуться до лодыжки.
- Смотри, как живут другие, и повторяй за ними. Толку-то от свободы, если раньше как спал на тряпках в холодном углу, так и продолжаешь спать.
- Ты хочешь мне сказать, что свобода – это смена одних тряпок на другие?

Хоук вздыхает.
- И да, и нет. Ну вот ты попробовал жить так, как хочется, и обнаружил, что, оказывается, тебе не хочется ничего. Ты и не знаешь, чего хотеть, верно?
Фенрис молчит и смотрит в огонь. Хоук любуется его прямым профилем.
- Пробуй разное, пока не найдешь то самое, свое, - пальцами он охватывает лодыжку и выпускает, чтобы тут же перехватить поудобнее. Потом скользит к стопе и прикладывает к ней теплую ладонь. – А я помогу, если тебе, разумеется, надо.
- Я и сам не пойму, надо ли…
- Не поймешь, пока не попробуешь.

Они замолкают и смотрят на языки пламени.
- Ты отдашь его мне?.. – нарушает молчание Фенрис. – Я не знаю, зачем он тебе, да и знать не хочу, но потом, когда он станет тебе ненужным, отдай мне его, Гаррет Хоук, я тебя заклинаю. Иначе я не смогу дышать.
Хоук удивленно поднимает бровь.
- Разве тебе не сказали?
- А что, твои планы на Данариуса – это уже всеобщее достояние? И что там такого особенного? – интересуется эльф.

- Я хочу, чтобы он повторил на мне то, что сделал с тобой, - пальцы Хоука любовно касаются лириумного контура на внешней стороне стопы.
Фенрис содрогается всем телом от прикосновения, будто Хоук чертит по его ноге раскаленным гвоздем. Вскакивает так, что кресло с грохотом валится на каменный пол.
- Сдохнуть решил во цвете лет? – яростно шипит он. – Твою мать, да милосерднее тебя освежевать живьем!
- Второй раз за вечер поминаешь мою матушку, - спокойно отзывается Хоук. – Не трать дыхание на крики, будет так, как я сказал.

Фенрис стоит перед ним со вздымающейся грудью, в глазах плещется какое-то потустороннее горе, будто Хоук не сидит перед ним в кресле, а лежит на погребальном кострище.
- Ты вообще не представляешь, что ты задумал, - он с трудом проговаривает слова, смотрит беспомощно. – Засунь руку в огонь и подержи с минуту, и это будет только слабая тень того, что тебе причинит сырой лириум.
Хоук отвечает ему взглядом сверху вниз, не смотря на то, что сейчас эльф возвышается над ним.

- Я не могу, Фенрис, я маг, и простой огонь меня практически не жжет.
Тот сжимает кулаки и отворачивается.
- Так вот в чем дело. В магии, да? Вечно вам, магам, мало, вы ненасытны, вы хуже пожара… - он говорит едва слышно. И явно не ожидает, что Хоук бесшумно встанет у него за спиной и сомкнет руки на талии, и навалится, зарывшись лицом в волосы на затылке.
- Я такой, да.

Фенрис не пытается вырваться, обмякает, откидываясь Хоуку на грудь.
- Будем с тобой вдвоем пугать людей, мм? – он забирается руками эльфу под безрукавку, но тот словно не замечает прикосновений.
- Ты одумаешься после пробных проколов, - неожиданно твердо произносит Фенрис. – Вели ему сделать.
- Что еще посоветуешь?

[_Старикан_]

IV окончание

Он молчит некоторое время, а потом поворачивается, не размыкая кольцо обнимающих его рук. Смотрит Хоуку в глаза с глухой тоской:
- Тебе надо будет оставаться в сознании, и рядом с тобой должен быть кто-то, кому ты доверяешь. Потом что будет очень хреново, Хоук, и я говорю хреново только потому, что из-за моего скудного словарного запаса не могу подобрать более точно отражающее это состояние слово.
- Все у тебя нормально со словарным запасом, не прибедняйся, - Гаррет наступает на него, плавно подталкивая к креслу. Фенрис делает шаг, другой, и опускается на сиденье, а Хоук опускается на колени между его раздвинутых ног.
- И даже не думай, что ты будешь при этом присутствовать, - предостерегает он. Фенрис открывает рот, чтобы возразить, но Хоук его перебивает.
- Я обещаю отдать тебе Данариуса, когда все будет завершено, но не раньше. Он будет тебя провоцировать, но я прошу тебя, настоятельно прошу, помни – после он весь твой, но ни мгновением ранее.

Говоря это, Хоук расстегивает штаны и оглаживает пальцами член – разумеется, часть татуировок спускается и сюда, конечно Данариус не стал бы лишать себя такого удовольствия.
Фенрис выгибается и ахает, стискивая коленями плечи Хоука, пока тот приникает к его паху и легко, благодаря весьма богатому опыту, забирает в рот весь член целиком.

Гортанные стоны мешаются с влажными всхлипами, Фенрис закидывает ноги Хоуку на плечи, и тот, прервавшись на мгновение, выпускает член изо рта и крепко прижимается щекой к бедру. Легонько прикусывает кожу через ткань, а Фенрис уже за волосы тянет его обратно, и подается бедрами навстречу – Хоук охватывает ствол пальцами, дышит на головку горячим выдохом и трогает кончиком языка.
И это все, что он успевает сделать прежде, чем Фенрис, не желая сдерживаться, с силой насаживает его на свой член, но Хоук и не против. Послушно заглатывает целиком, привычно расслабляя горло – наслаждается нетерпением.

Фенрис трахает его в рот, жестко и напористо, до выступающих слез, а Хоук только крепче хватается за его бедра, оставляя синяки от впивающихся пальцев. И когда эльф кончает – со всхлипом выгнувшись и вцепившись Хоуку в волосы – тот сглатывает и, отодвинувшись, утыкается мокрым от испарины лбом в бедро.
Почти сразу Фенрис склоняется к нему, потянувшись за поцелуем, и Хоук целует его, глубоко и властно, глядя в ошалевшие и широко распахнутые глаза.

Сейчас все не заканчивается как в ту ночь. Хоук чувствует, что можно отпустить поводья – хотя бы ненадолго.
Они спешно раздеваются, побросав вещи на пол – только мгновение Фенрис дает посмотреть на свое тело в отсветах пламени, а потом ныряет на скользкие атласные простыни, и Хоук идет за ним.

Они сразу вцепляются друг в друга, без прелюдий и иных излишеств – сейчас все кажется неуместным. Уместен только жар между их телами, только их пот и слюна, и набухающие будто гранатовыми зернами свежие царапины у Хоука на предплечье.

Дышать нечем от поцелуев, но они не могут и не хотят отрываться друг от друга. Фенрис шарит руками по его телу – бестолково и путано, целует беспорядочно, куда придется, а Хоук раздвигает его бедра и ягодицы, оглаживает, потом проникает пальцами внутрь – Фенрис только всхлипывает и жмурится. И тогда Хоук целует его закрытые веки, слизывает соль с бровей и ресниц.
Тот сначала зажимается, но потом, оттаяв, сам шире раздвигает ноги.

Хоук отводит его бедро свободной рукой, но Фенрис неожиданно ловко выкручивается и переворачивается на живот. Запрокидывает голову, тянется за поцелуем, и Хоук накрывает его губы своими, и входит, медленно, но размеренно и сразу до конца.
Чувствует, как Фенрис под ним сначала будто костенеет, но потом почти сразу подается назад. И Хоук ловит то короткое мгновение, ловит и возвращает ему поцелуем за ухо и влажным шепотом, от которого с губ Фенриса срываются такие звуки, от которых Хоук, кажется, готов кончить немедленно.

Проклятые простыни скользят, у Хоука съезжают колени, и он сквозь зубы сквернословит и поминает богов по очереди. Фенрис отзывается низким гортанным смешком и сам насаживается на член.
Они трахаются так, будто им сказали, что этот секс у них в жизни последний. Простыни мокрые от пота, слез и смазки, Фенрис мечется, извиваясь, а Хоук вбивает его в постель, распластывает и сам распластывается сверху.
Под веками разбегаются цветные всполохи, он кончает, вжавшись так тесно и глубоко, что Фенрис хрипло вскрикивает.

Наконец, сквозь пелену начинают проступать иные звуки – за время секса слух Хоука, кажется, стал нечувствителен к любым звукам, доносящимся не из-под него. Потрескивают дрова в камине, мыши возятся за стеной – во всяком случае, Хоуку хочется верить, что это мыши, а не, к примеру, восставшие трупы.
Фенрис вытягивается рядом, и Хоук сжимает в руке его горячий твердый член. Эльф, сам толкается в его ладонь и трется всем телом – жаркий и раскаленный после секса.
Хватает нескольких сильных движений, и Фенрис конвульсивно запрокидывает голову и скалится, кончая.

Они лежат, и гуляющие сквозняки холодят кожу. Пока в комнате тепло – а в кровати им так вообще жарко до испарины, но Хоук уже знает, как тут бывает холодно, когда догорает огонь.
- Жаль, что тогда этого не произошло, - сейчас голос Фенриса еще более хриплый, чем обычно.
- Тогда мне было непонятно, надо это тебе или нет, - отвечает Хоук, лежа с закрытыми глазами и с наслаждением ощущая рядом чужое тело.
- Один умник мне как-то посоветовал пробовать, если непонятно, - в голосе эльфа сквозит ленивая насмешка.
И Хоук улыбается.

[_Старикан_]

V начало

Две недели подходят к концу быстрее, чем Хоуку хотелось бы.
Он смотрит на вереницу посыльных, снующих по дому, новые лица рабов, торговцев, наемников, ученых мужей и маловразумительных загадочных личностей, закутанных с головы до ног, мельтешат денно и нощно. С того момента, как Данариус обосновался в подвалах, поместье превращается то ли в торговую палату, то ли прибежище контрабандистов и торговцев с черного рынка.

Поразительно, но Данариусу удается держать свои дела втайне от храмовников – люди текут нескончаемым потоком, кого-то он принимает сам, ведя учтивые беседы, с кем-то разговаривают его поверенные – Хоук зачастую присутствует при встречах в качестве наблюдателя – и большинство из них заканчивается передачей резных ларцов и бархатных мешочков с загадочным содержимым.

Лаборатория растет день ото дня, тигли, перегонные кубы, склянки странных форм и цветов, костяные доски с незнакомыми Хоуку символами, крохотные изваяния то ли божков, то ли причудливых зверей из странных сплавов – магистр вьет гнездо так любовно и усердно, что Хоук невольно проникается неким подобием профессионального уважения.

Книги аккуратно рассортированы по алфавиту – некоторые из них на тевене, на котором Хоук может прочитать разве что бранную фразу о противоестественном сношении удивительными предметами в непредназначенные места, выцарапанную на бочонке в порту. А вот некоторая часть книг на общем – и добраться до них Хоуку очень хочется.

Матери Данариус представлен как член ректората одного из тевинтерских Кругов – Лиандра лишь фыркает, в который раз лишь поражаясь широте круга знакомых ее старшего сына.
С ученым мужем, проделавшим долгий путь для того, чтобы передать Гаррету частичку знаний, она неукоснительно вежлива, и иногда они проводят обоюдно приятные вечера за распитием заморских травяных настоек и легкой светской болтовней – разумеется, в присутствии Хоука.

Каким-то внутренним чутьем, развившимся за десятилетия проживания с магами-отступниками, она понимает, что о госте лучше не распространяться, поэтому берет на себя стайки голодных до сплетен городских кумушек, занимая их умы виртуозно подаваемыми свежайшими сплетнями.

Варрик же, в свою очередь, приглядывает за торговым и разбойным людом, среди которого слухи также рискуют распространиться со скоростью лесного пожара.
Все идет до того гладко, что Хоука поневоле начинает покусывать дурное предчувствие. И особенно больно оно впивается после того, как Данариус и Фенрис сталкиваются едва ли не нос к носу на пороге хоукова поместья.

Сталкиваются – и молча расходятся в разные стороны, хотя Фенрис и раздувает ноздри, а магистр оглядывается тому вслед и провожает взглядом рептилии, заметившей у водопоя хромого оленя.
Долго так идеально продолжаться не может, нашептывает Хоуку чутье.
Хоть бы раз сбились поставки или посредник оказался бы зарезан и ограблен – но нет, корабли приходят буквально по часам, торговцы лириумом обольстительно улыбаются и вечерами в «Висельнике» опрокидывают кубок за кубком за удачное завершение сделки.

Карвер ходит мрачнее тучи, но его кислая физиономия уже так привычна для Хоука, что он обращает на брата внимание не более, чем обычно.
Пока в один прекрасный день тот не возникает без стука на пороге его комнаты со странно горящим взглядом и губами, сжатыми в прямую линию.
Умеет удачно выбрать момент – Хоук перечитывает уже, наверное, в тридцатый раз свое завещание на случай… на случай непредвиденных обстоятельств и последнее, во что ему хотелось бы сейчас погружаться, это обиженные претензии мелкого нытика.

- Я ухожу, - выпаливает тот.
- Иди, коли мать отпускает, - отзывается Хоук насмешливо, не поднимая глаз от свитка. – Не опаздывай к ужину.
Карвер, не дожидаясь приглашения, берет стул и садится прямо напротив брата, не сводит с него глаз, и когда Хоук все же удостаивает его ответным взглядом, то замечает, что в щенячьей синеве плещется такая нехарактерная для мелкого решимость.
- Я так понимаю, ты решил прогуляться до Казематов? – осведомляется Гаррет.
Карвер угрюмо молчит, глядя исподлобья.

- Во что ты превратил наш дом? – наконец, цедит он.
- Какой именно, братец? – уточняет Хоук. – Тот, который сгорел в Лотеринге? Так его сначала превратил в лачугу в Нижнем городе. Да, разумеется, не предел мечтаний, но зато порождения тьмы в окна не лезли, - он затыкает едва только открывшего рот брата. – Потом лачугу в Нижнем превратил в этот весьма неплохой особнячок, - Хоук делает нарочито-небрежный жест рукой, тщетно скрывая раздражение. – Вроде неплохо тебе спалось на пуховых перинах, думаешь, в Казематах стелют мягче?
- Я не о том! Думаешь, я кретин?
- Заметь, не я это сказал.
- Боги, язви твою душу! – Карвер наклоняется к нему. – Да поговори ты со мной, Гаррет, хоть раз в жизни, нормально!

Хоук, сощурившись, смотрит на него. Сейчас, разгневанный, с щеками, тронутыми румянцем, и сведенными на переносице соболиными бровями Карвер выглядит по-настоящему взрослым – и, демон забери, красивым!
- Тебе идет быть мужиком, братик, - Хоук чуть смягчает тон. – Будь им почаще, а там, глядишь, привыкнешь и понравится.

Карвер пропускает замечание мимо ушей. Смотрит едва ли не с ненавистью.
- Ты спутался с этим мерзавцем, с этим поддонком, который издевался над Фенрисом, а ведь вы же с ним... – тут он осекается, не в состоянии подобрать слово, которое не несло бы следа грязи. Хоук думает, что для Карвера грязь – это все, что начинается ниже пояса, как ни назови.
- Как ты можешь после этого смотреть ему в глаза?!
- Ну, милый мой, я и не смотрю ему в глаза – ему вообще не нравится, когда глаза в глаза, - Гаррет с удовольствием наблюдает, как лицо Карвера лишается благородной бледности и заплывает свекольным румянцем.
- А что ему нравится? – неожиданно парирует тот. – Когда ты расцеловываешься с его мучителем?
- Тебе, видимо, не совсем ясна природа наших отношений с господином Данариусом. Так вот расцеловываний она не предполагает, хотя мужчина он видный. А если тебе интересно, что же нравится Фенрису, то спроси об этом его самого, - отрезает Хоук.

Карвер замолкает, и, кажется, глаза у него влажнеют.

- Только не надо воды, - почему-то Гаррет чувствует себя неприятно. – Ты вообще зачем пришел? Уж не за препирательствами ведь и не за моим благословением?
Карвер потупляет голову и молчит, Хоук дает ему минуту на то, чтобы тот справился с собой.
Наконец, он тихо роняет:
- Я все решил, я ухожу в Казематы. Сегодня же.
Хоук смотрит на него долгим нечитаемым взглядом.
Почему-то вспоминается эпизод из прошлой жизни, когда они жили в деревне.

Особо неизбалованные событиями деревенские жители сами веселили себя как могли. Часто развлекаться было некогда, поэтому большинство празднеств были сугубо сезонными и привязывались, как правило, либо к смене времен года, либо к каким-то важным сельскохозяйственным событиям, типа цветения яблонь или созревания тыкв.

По обыкновению, праздник заключался в чисто символическом костюмировании, типа венков или кушаков определенных цветов, тотальной попойке и последующим неистовым отплясываниям под незамысловатые народные мелодии, тем не менее, отличающиеся лихостью и приятными уху ритмами.

Хоук был не дурак поплясать, и, что поразительно, Карвер от него не отставал, и даже весьма игривого содержания народные песни, полные сладких сорванных яблочек и тому подобных простодушных аллегорий, его не смущали. Бетани оставалось лишь с завистью наблюдать за ними, потому как ее матушка пускала только на скромные девичьи хороводы.

Это было какое-то очередное плодово-огородное торжество, и Хоук, уже не чуявший ног то ли от танцев, то ли от выпитого эля, со смехом подлетел к брату, чопорно подпирающему стену амбара, и закружил его, крепко держа за талию, в то время как остальные парни похватали стреляющих глазками деревенских красоток.

Странно, но Карвер совсем не смутился и не растерялся и, сделав несколько залихвацких кругов, их, раскрасневшихся и хохочущих, растащили дамы – Хоука сдобная мельничиха, а Карвера две ее малолетние дочки-погодки лет шести, до этого восторженно глазеющие на него весь вечер.

Хоук с братом никогда не был особо близок, и в этот момент бешеной скачки зануда и жалобщик братец его удивил, можно сказать, Гаррет едва ли не первый раз в жизни ощутил с ним подлинное родство.

Сейчас же, разглядывая снова решительно сжатые бледные губы, Хоук отодвигает бумаги и встает. Подходит к брату – тот настороженно таращится, кажется, готов увернуться от оплеухи, хотя Гаррет никогда с ним не распускает рук – и кладет ладони тому на плечи.
- Я уважаю твое решение, Карвер Хоук, - говорит он спокойным тоном.
- Или тебе просто плевать? – тот нагло вскидывает голову и впивается глазами в глаза брата, силясь отыскать в них что-то.

Хоук смотрит на него, не мигая.
- Я не буду тебя пытаться остановить, хотя именно сейчас ты нужен мне, как никогда. Ты видишь, что происходит, и я никогда не считал тебя кретином. Делай то, что считаешь нужным, мы всегда так и поступаем, - он медлит, а потом прижимается губами на миг к прохладному лбу брата.
Тот замирает на секунду, а потом мягко высвобождается и молча уходит.

Хоук подходит к окну и бездумно смотрит на вымощенную каменными плитами мостовую. Он почти физически ощущает, как от их фамильного древа откалывается ветвь, и на ее месте воцаряется пустота, такая же, как и на месте сестры с отцом.

[_Старикан_]

V окончание

Возле главного входа в бывшее поместье Данариуса на ступенях сидит Изабелла и кидается в голубей хлебным мякишем.
Хоук останавливается перед ней и скрещивает руки на груди. Она смотрит на него смеющимися глазами и вытягивает свои бесконечные золотистые ноги.
- Так и знала, что ты сюда побежишь, - констатирует она.
Хоук молчит, не желая спорить с очевидным.
- А здорово ты нашему страдальцу мозги вправил, хату теперь и не узнать, - Изабелла так выразительно подчеркивает слово «нашему», что трактовать его как-то иначе невозможно.
- Что, придушил своего мелкого любовью слегонца, а он и терпеть не стал?
Хоук разворачивается и шагает обратно, не произнеся и слова.
- К Андерсу еще загляни! – она ржет ему в спину.

***

Вернувшись домой, Хоук направляется прямиком в подвал – время, отведенное им на подготовку заканчивается, а Данариус до сих пор не показал ему схему нанесения.
В груди клокочет желание как следует с кем-нибудь сцепиться.

Внизу медленно дрейфуют под потолком шары магического света, сейчас по-вечернему желтоватые. Магистр само благодушие, сидит в кресле и читает том, в названии которого Хоук не видит ни единого знакомого символа.
Подняв голову, приветствует хозяина дома.
- Рад видеть вас, Защитник. Сегодня я закончил одну вещь… Так, сущая безделица, дань тевинтерской моде, - он тонко улыбается. – Вижу, вы горите желанием обсудить дела? Обсудим непременно, но перед этим предлагаю вам разделить со мной дивное черное вино, уверен, ранее вам такого пробовать не доводилось.
Мимоходом макнул его, как щенка, и Хоук злится - но скорее на себя, чем на Данариуса, за то, что подкидывается, как последний сопляк, на дешевые провокации.

- Предпочитаю напитки покрепче, магистр, со всем уважением. К тому же прилежно блюду ваши советы насчет алкоголя, а посему воздержусь, - напоминает он.
Магистр игнорирует его слова и делает изящный жест рукой.

Рабыня выходит из небольшого темного кабинета, куда Хоук ни разу не заглядывал.
Она несет поднос – каждый ее полупрозрачный тонкий пальчик унизан кольцами, золотые цепочки тянутся к массивным браслетам на запястьях. Кожа на маленьких кистях выглядит странно, бледная, будто присыпанная матовой белой пыльцой – Хоук припоминает, где видел подобное.

Как-то давно ему доводилось бывать на острове прокаженных – из всей поездки особенно врезались в память удушающая жара, фигуры в белом с головы до ног, медленно бродящие по выжженной солнцем земле между белоснежными мазанками, и рука, протянутая для подаяния, с такой же шелушащейся белесой кожей.
Ноготки эльфийки тщательно вычернены, как у Клыка – который, кстати, сидит неподалеку и почему-то нервно скалит длинные желтые зубы.

Рабыня выглядит смутно знакомой, Хоук с легким недоумением рассматривает одежды из черной набивной парчи и тяжелое монисто на шее – слюдяные тончайшие пластинки оникса перемешаны с золотом замысловатой чеканки. Тевинтерская классика – золото на черном, роскошная ткань, и снова золото-золото-золото. Форменное варварство, но, демоны, будто гипнотизирует!
Любимица она, что ли? Или вообще может бастард?.. Хоук сильно сомневается, что тевинтерские рабы нежатся в облаках драгоценных тканей, увешанные золотом, как витрина ювелира.

Девушка ставит поднос с двумя кубками и винной бутылкой, покрытой благородной пылью, и скромно становится за плечом хозяина, потупив глаза.
Что-то неуловимо знакомое в ее облике, Хоук впивается взглядом в набеленное лицо.

- Поздоровайся, дитя, - благодушно произносит Данариус и делает жест рукой в сторону хозяина дома.
Эльфика скользит навстречу Хоуку и останавливается буквально в шаге от него, приподняв в приветственном жесте треугольное личико.
И тут Гаррета Хоука прошибает холодный пот.

Аккуратно подведенные глаза девицы мертвые, снулые, будто у дохлой плотвицы. Одно из глазных яблок вдавилось внутрь, как блюдце, оба глаза мутно-зеленоватые, словно грязная водица в порту.
Белесые пылинки ложатся на черную одежду, на толстом слое белил цветет нарочитый румянец цвета фуксии, и как выглядит кожа под всем этим, лучше не думать.
Она мертва и напичкана магией так, что воздух вокруг нее, благоухающий удушливыми антиванскими благовониями, густой, будто перед грозой.

Сейчас ее волосы белые, а брови вычернены, что усиливает сходство с братом.
Хоук смотрит в лицо Вараньи, мертвой сестры Фенриса, и чувствует, как к горлу подкатывает наспех проглоченный в обед пирог с курятиной.

Руки Данариуса по-отечески ложатся на плечи существа.
- Прекрасна, правда? – осведомляется он с легкой гордостью, будто хвастается произведением искусства.
- Что это? – холодно спрашивает Хоук, не без труда справившись с голосом.
Магистр берет со стола тонкий венок из редчайшего черного олеандра, за ветвь которого купцы, не торгуясь, дают три отреза орлесианского бархата, и опускает его на белоснежные сияющие локоны. Хоук переводит взгляд с цветов на серую кожу в проборе.

- Вы интересовались, Защитник, что такое кадавр, - Данариус кивает, и укутанное создание бесшумно отступает за его кресло. – Так вот он перед вами.

[_Старикан_]

VI начало

Хоук сцепляет руки в замок, чтобы не сомкнуть их у Данариуса на шее.
- Надругаться над трупом сестры Фенриса вам кажется хорошей идеей? – уточняет он.
- Ах, Защитник, - магистр поводит пальцами, и создание бесшумно наливает вино в кубок – и оно действительно черное, будто закупоренное в бутылку беззвездное ночное небо. – Это лишь пустая оболочка, уже не имеющая к его сестре никакого отношения. Или вы думаете, в нем осталась хоть капля сентиментальности? Она продала его без раздумий и терзаний, и он прекрасно это прочувствовал в ту их недолгую встречу.

«Да что ты вообще понимаешь в делах семейных, старый дракон», - хочется сказать Хоуку.
Данариус смотрит на него с вежливой насмешкой.

- И зачем вам оно? Не поверю, что только ради услаждения взора, думается мне, взор ваш услаждают другие вещи.
- Вы верны себе, Хоук, вот за это вы мне и нравитесь, - он благосклонно щурится. – С вашей любознательностью и презрением к устоям вы далеко бы пошли у меня на родине.
- Мне и здесь есть еще, куда идти, - Хоук не желает даже делать вид, будто он повелся на лесть.

Заложив ногу за ногу, магистр продолжает:
– Раз уж волчонок пока не может быть моим телохранителем, я подумал, почему бы не использовать для этих целей его сестру.
- Что оно умеет? – Хоук вскользь осматривает фигуру кадавра и не замечает никаких признаков оружия.
- У него есть имя, между прочим, и вы его знаете, Защитник.
- Помнится, только что вы мне говорили, что с Вараньей это создание не имеет ничего общего.

Магистр лишь пожимает плечами.
- Мечам дают имена, почему бы мне не воспользоваться уже имеющимся? Насчет того, что девочка умеет - если бы вы позволили мне употребить кого-нибудь из моих рабов, я бы вам показал прямо сейчас – потрясающая мощь в столь нежной оболочке.
- Давайте не будем начинать дискутировать об убийстве рабов ради демонстрации силы, - прерывает его Хоук. – Мою точку зрения относительно жертвоприношений и тому подобного вы знаете.
- О, разумеется! – улыбка Данариуса источает мед. – Как вы сказали: если это не связано с умерщвлением теплокровных и с магией крови.

Вот так, наверное, чувствуют себя те, кто заключает договор с демоном - когда формально контракт не нарушен, и все равно тебя подъебывают на ровном месте.

Хочется скрежетать зубами от бессильной злости, но вместо этого Хоук любезно поправляет собеседника:
- Почему же, против магии крови я ничего не имею, мы с вами лишь договорились, что для этого вам нет необходимости убивать рабов – вашей собственной кровью можете пользоваться сколько пожелаете.

Данариус пропускает его фразу мимо ушей.
- Как вы знаете, в Тевинтере некромантия в чести. Конечно, неоспоримое первенство за Неваррой, но и у нас есть свои кудесники, - он позволяет себе улыбку. - Наши мастера изобрели технологию поддержания функционирования мертвого тела, частично основываясь на классической неваррской некромантии, частично опираясь на многократно магически усиленное ремесло бальзамирования. В зависимости от магической силы хозяина, кадавры могут существовать до года – прежде, чем смерть возьмет свое, и тело разрушится до такой степени, что поддержание его станет бессмысленным расточительством.

Хоук вспоминает жирную белесую пыль, садящуюся на темную ткань.
- Те, кто при жизни обладал магическими способностями, наиболее ценны, так как после смерти их силы сохраняются, - Данариус говорит размеренно и звучно, будто читает лекцию. Хоук легко представляет, как он расхаживает перед кафедрой напротив толпы юной тевинтерской магической поросли, благоговейно внимающей каждому его слову.

– Но есть и оборотная сторона, - продолжает он. - Кадавр-маг может быть опасен для хозяина, если тот к нему невнимателен. Некоторые, будучи при жизни волевыми личностями или же погибшие при необыкновенных стрессовых обстоятельствах - и я сейчас не о банальном жертвоприношении, Защитник – могут сохранять крупицы чего-то, что можно было бы назвать волей, не будь оно так слабо выражено. Крохотные, разумеется, но иногда и мельчайшая пылинка, попавшая в сложный механизм, может нанести непоправимый вред.
- Как это похоже на Тевинтер. Заигрывать с силами, которые вы не в состоянии полностью контролировать, - Хоук поднимает бровь. – Видимо, Мор ничему не научил ваших соотечественников.
- За прогресс необходимо платить.
- Часто так говорят те, кто обычно ни за что не платит.

Данариус усмехается.
- Вы очаровательны, Защитник. И снова удивляюсь, как много между нами общего – вы за мои услуги, помнится мне, тоже расплачиваться будете не самостоятельно.
- Скажите, - он неожиданно переводит разговор на другую тему. – Волчонок вам послушен? Какой он с вами наедине? – стальные глаза Данариуса туманятся, он чуть улыбается своим мыслям.

- У меня есть один близкий друг, - обойдя магистра, Хоук присаживается на край стола и скрещивает руки на груди. – Если вам хочется развлечь себя скабрезными историями, он с удовольствием продаст вам по сходной цене пару своих романов – говорят, там все достаточно живописно.
- А что, он пишет романы о Защитнике Киркволла и его любовных похождениях?
- Это вряд ли. Но его любовная проза пользуется большим успехом.

Данариус вздыхает.
- Продолжим разговор? – Хоук через плечо осматривает стол, ища взглядом эскизы татуировки.
- Если желаете, сразу перейдем к нашему делу, а хотите… - магистр внимательно смотрит на Хоука. – Хотите, я расскажу вам еще кое-что занимательное о кадаврах и даже что-то покажу. Но не бесплатно, разумеется.

Хоук рассматривает Варанью, неподвижно стоящую за креслом хозяина. Хоть он и надеется, что более ему не представится сомнительного удовольствия наблюдать за подобными созданиями, любопытство его гложет.

- Если бы вы читали на тевене, я бы мог вам дать кое-какие книги - там достаточно подробно изложены истоки и суть вопроса, но я так понимаю, что вы читаете только на общем. Жаль, что знания языков не передаются половым путем, - магистр позволяет себе усмешку. – Уверен, в этом случае вся моя библиотека была бы вам доступна.
- А также было бы ясно, отчего ваша обезьяна понимает вас с полуслова.

Данариус смеется неожиданно приятным уху грудным смехом.
- Между бабуином и хозяином присутствует телепатическая связь – в основном, через зачарованные кристаллы на тиаре. Но, как вы понимаете, я ответил бы вам так при любом раскладе.
Хоук фыркает.

- Итак, я предлагаю вам поразвлечься. Вы мне вопрос – я вам ответ, и наоборот.
- Этого в нашем уговоре не было.
- Наш уговор касается только процедуры вживления лириума, и не более того. Тут я готов делиться с вами любой информацией совершенно безвозмездно, но рассказывать вам о других искусствах без какой-либо выгоды для себя я не намерен. Соглашайтесь, Хоук, этих знаний вы не получите нигде, если, разумеется, не вздумаете пройти обучение в одном из тевинтерских Кругов.

Хоук бездумно рассматривает изысканное шитье на одежде Вараньи. Золотое кружево, нежное, как паутина, пенится, вскипает и выходит из широких берегов манжет – безвольные пальчики рук укрыты им по самые ногти.
Куколка, игрушка, к которой лучше не подходить с подветренной стороны – в закрытом помещении подвала Хоук начинает задыхаться от аромата бальзамирующих притирок и прокрадывающегося сквозь него ощутимого медового запашка плотской гнилостности.

- Согласен, - Хоук берет в руки несколько бумаг со стола магистра. Тот не обращает никакого внимания, кажется, его больше интересует содержимое кубка.
Не удивительно – все записи на тевене, Хоук понимает лишь отдельные символы и некоторые слова, да и то он не уверен в правильности своих догадок.

- То, что вы ищите, юноша, находится не здесь. Дитя, принеси мои бумаги, - Данариус делает жест в сторону комнаты, откуда недавно выплыл кадавр.

[_Старикан_]

VI продолжение

Варанья разворачивается и уходит – только ткань одежд шуршит да мелодично звенят украшения.
Клык издает резкий звук и отчего-то кидается к столу, где сидит Хоук – тот едва сдерживается, чтобы не поджать ноги или, того хуже, не вспрыгнуть на столешницу будто девка при виде мышки.

- Почему ваша обезьяна ее боится? – Хоук не спускает с Клыка глаз, прикидывая, сколько мгновений скотине понадобится, чтобы прокусить ему сапог вместе с ногой.
- Он живой, а девочка – нет, - Данариус чуть пожимает плечами, будто в разочаровании от тупости вопроса. – Тем не менее, она двигается и выполняет приказы. Как сказали бы ваши церковники, извращено само явление жизни, и звери это чувствуют. Помимо того, пахнет она мертвым, а запах смерти – опасность на уровне инстинктов, если, конечно, речь не идет о падальщиках. Клыку приходилось сражаться с кадаврами, он достаточно умен, чтобы их опасаться.

Данариус как-то по-особому щелкает пальцами, и бабуин нехотя ковыляет к нему.
Забирается на колени, осыпая безупречные брюки шерстью, и устраивается, припав к груди Данариуса, будто уродливый ребенок. Тот достает откуда-то куриную косточку, и Клык тотчас сует ее рот, обсасывая и подозрительно зыркая на Хоука красными глазками.

- Теперь мой черед. Я, пожалуй, повторю вопрос – какой он с вами?
- Обычный – чувственный, открытый, - теперь пришел черед Хоука насмешливо пожимать плечами. - Знаете, если вам доводилось трахаться со свободными людьми, которые идут в постель добровольно, а не по приказу хозяина, то, уверен, вы понимаете, что я имею ввиду.
- Если вы уверены в том, что он ложился со мной постель не по доброй воле, то вы весьма наивны, - Данариус запускает длинные пальцы в меха бабуина, и тот рокочет, зажмурившись.
- Сколько ни встречал работорговцев и рабовладельцев, так все они уверены в том, что для раба нет большей радости, чем ублажить господина, - Хоук хмыкает.
- И вы думаете, что все рабовладельцы – напыщенные идиоты, питающие иллюзии относительно верности своих питомцев, а все рабы только и мечтают о свободе?
- Нет конечно, всем ведь известно, что они мечтают о том, чтобы их насиловали, били и морили голодом – кто ж о таком не мечтает.
- В философский диспут о рабах скатываться, пожалуй, не будем. Я хочу подробностей, Защитник, скрасьте мне ожидание моего вознаграждения, - магистр улыбается обезоруживающе.

Хоук рассматривает его обнаженные в улыбке зубы: блестят, словно чуть выдвинутый из ножен кинжал, показанный ровно настолько, чтобы ясно дать понять – стоит только дать повод, как его пустят в ход без раздумий.
Он откладывает бумаги, скрещивая руки на груди.

- Хорошо, Данариус, я вам расскажу. Ваш волчонок, Фенрис, прекрасно чувствует себя в постели с другими мужчинами – да и с женщинами ему тоже вполне неплохо. А девки от него без ума, кстати. Если вы думаете, что он трепещет ресницами и трясется, как осиновый лист, стоит только ему почуять чужой член, то тут мне вас порадовать нечем. Ваше имя не лепечет, вообще по нему и не скажешь, что большую часть жизни он трахался из-под палки. Что касается искусности - скажем прямо, в «Цветущей розе» есть и бОльшие затейники, что и к лучшему, пожалуй, потому как лично меня вычурность утомляет.

Не рассказывать же тебе, гадюке, о той ночи на привале, думает Хоук и пристально наблюдает, что отражается на лице магистра.
Данариус смотрит прямо, и глаза его будто два ледяных речных камушка. Кажется, от его взгляда на кухне скисает молоко.

- Теперь моя очередь. Расскажите мне о магии кадавров – что в ней особенного?
Данариус поджимает губы и опускает глаза, оправляя тиару на голове бабуина.

- Магия мертвых не похожа на магию живых. И вы, и я владеем неким набором заклинаний, которые, не смотря на разницу в специализации и даже не смотря на разную природу черпаемых сил, будь то хоть стихии, хоть ваша собственная воля, хоть кровь других существ, тем не менее в общем имеют одну природу, условно говоря, природу магию, творимой живыми созданиями. Магия кадавров – это мертвая магия. Наши и неваррские некроманты пытались изучить и повторить их заклинания, но у них ничего не вышло, - Данариус задумчиво перебирает золотые цепочки на шее животного и смотрит куда-то наверх.

Магические шары под его взглядом начинают гореть ярче и опускаются ниже. Клык хватает длинными руками-лапами самый маленький, прижимает к животу и кладет морду, согреваясь.
Хоук думает о том, что, наверное, теплолюбивая тварь тут вечно мерзнет.

- И почему же не вышло? Плохо старались?
- Как ни машите руками, Защитник, взлететь все равно не получится. Так и с магией мертвецов… - магистр протягивает руку в сторону и в ладонь ему ложится свиток, перевязанный джутовым шнуром. Хоук и не замечает, как из темноты выплывает Варанья – двигается существо подобно магическому шару-светильнику, плавно и бесшумно.

- Теперь я, юноша. Смотрит ли он вам в глаза, кода вы его трахаете?
- А почему вы думаете, что я его трахаю? Может быть, он меня.
Данариус удивленно вскидывает брови.
- И вы бы позволили поиметь себя рабу?
- Я считаю, что моя мужественность не настолько хрупка, чтобы чувствовать себя отыметым после секса снизу. И иногда, магистр, вовсе не обязательно совать член в кого-то, чтобы его поиметь.

Хоук наблюдает, с каким явным удовольствием Данариус ловит этот неприкрыто жирный кусок, клацнув стальными челюстями, и, не сдержавшись, кончиком острого языка неспешно проводит по тонкой верхней губе.
Ничего, пусть растекается, тевинтерская скверна, и насыщается вдоволь. Хоук готов подкармливать его чем угодно, лишь бы у того от сытости начали закрываться его змеиные очи.

- Рад бы вас потешить, право слово, но вижу, вас мало привлекают разговоры о нормальном сексе без надрыва.
- Меня вообще мало привлекают разговоры именно о сексе, меня больше интересует волчонок в этом контексте – как, впрочем, и в любом другом. Но я решил, что эту сферу вы с ним разделили сполна – дальше он вряд ли вас пустит.
- Дальше?..
- Дальше, Защитник, - боги, каким превосходством сияют глаза магистра. – Меня он пустил себе под кожу, а потом и себе в душу, а вот вам вряд ли светит продвинуться дальше его койки.

И тут на Хоука снисходит понимание.
Любовь – слово, которое вряд ли слетит с губ Данариуса, которое пачкается одним только его дыханием. Понятие, которое извращается, будто труп девчонки, стоящий сейчас за плечом магистра - и тем не менее, это именно оно.
Ну и, разумеется, непробиваемая, монструозная самоуверенность, незыблемая и вечная, как горы и ветер. Ему и в голову не придет, что Фенрис испытывает к нему, к его дому, к его строю, родине, даже к его запаху и звуку шагов чистейшую выкристаллизованную ненависть.

Хоук делает вид, будто отравленный дротик достиг цели и уколол его, невозмутимого и облеченного в сарказм. Опускает голову, сжав зубы и поиграв желваками.
Глаза ящера наполняются сонной истомой, и Хоуку это нравится.

- Я хочу увидеть чертеж татуировки. Вторая неделя заканчивается, - говорит он нарочито грубовато, якобы, скрывая за резкостью уязвлённое самолюбие.
Данариус встает и сам передает ему из рук в руки свиток.
- Пожалуйста, извольте.

[_Старикан_]

VI окончание

Татуировка практически безупречна. Примерно так Хоук ее себе и представлял: не плавные растительные изгибы, как у Фенриса - то ли лозы вьюнков, то ли мышечный рисунок – а острые, изломанные линии рунического письма.

Фигура мужчины изображена углем весьма схематично, но пропорционально точно. В масштабе можно оценить и толщину линий, и общую охватываемую татуировкой площадь тела.
Узор весьма напоминает как герб Амеллов, так и герб Киркволла, города, который и так уже давно сидит у Хоука под кожей в переносном смысле - если не сказать в печенках – а теперь будет сидеть в прямом.

Надо сказать, что магистр постарался, и татуировка почти безупречна, кроме одной детали - острые пики-тернии охватывают голову изображенного человека, перечерчивая лоб, будто княжеский венец.

- Это убрать, - Хоук проводит пальцем по изображению, смазывая линии. – Никаких узоров на голове, магистр Данариус, не то мозги свернутся от близости лириума.
- Я бы скорее переживал за глазные яблоки, - вежливо вставляет Данариус, тем не менее, согласно склонив голову. – Я так понимаю, что в остальном без комментариев?
- Не хочу вас унижать своими дилетантскими восторгами, - прохладно отвечает Хоук. – Будто вам и правда важно мое мнение.
- И без вас знаю, что она хороша, - магистр смеется, показывая белые зубы. – Любопытства ради, вы ведь догадались, почему линии располагаются так, а не иначе? – он кивает в сторону изображения мужской фигуры с нанесенным рисунком.

Хоук чуть хмурится, задумавшись.
- Не буду делать вид, будто знаю точно, но предположу… Судя по тому, что расположение приблизительно такое же, как и у Фенриса, предположу, что таким образом лириумный узор создает плоти дополнительную поддержку вроде второго мышечного покрова.
- Но так как вы маг, и мышцами пользуетесь иначе, как воины, я сделал минимальный узор на бедрах и икрах, на стопах убрал совсем, но зато можете увидеть дополнительное плетение на плечах, предплечьях и кистях. Теперь отрубить вам руки и, соответственно, обезоружить, будет непросто, - Данариус позволяет себе хмыкнуть.

От плеч до кончиков запястий руки на наброске покрывает густая и замысловатая рунопись, на тыльной стороне кистей узор оканчивается ястребиными головами.

- Это и сейчас непросто.
- Безусловно, но, я думаю, что после нанесения летящие в вас стрелы вы сможете отбивать голыми руками.
- Предпочитаю на линии огня не стоять.
- А это как получится, Защитник.

Хоук переводит взгляд с рисунка на темный проем двери – там, в самом сердце подвала, откуда кадавр вынес чертеж, он еще не бывал.
Тьма густая, будто черная жирная сажа.
Он думает о том, как создание стоит там в углу, безмолвное и холодное, будто статуя, накрытое тонкой паутиной вуали. Стоит, растворившись в прохладной темноте, слившись с тишиной, пока рядом бурлит жизнь. Что будет, если зайти туда без спроса и позволения хозяина? Как быстро существо отомрет и погрузит тонкие пальчики в чье-то хрупкое горло?

- Я хотел бы посмотреть на мертвую магию, - произносит Хоук, рассматривая цепочки и золотые кругляши монисто Вараньи. - И еще я хочу, чтобы вы сделали пробный укол.
- В последней фразе я слышу голос моего волчонка. Это он вас надоумил?
- Это его совет, магистр, безусловно.

Данариус встает с кресла – Клык ловко спрыгивает на пол, стоит только тому пошевелиться – и подходит к Хоуку почти вплотную. Берет его за руку – первое прикосновение магистра вызывает постыдные мурашки – и деловито, совсем по-лекарски рассматривает кисть. Подносит совсем близко к лицу и, прикрыв глаза, вдыхает запах кожи.
Хоук смотрит заинтересованно.
- Обнаружили что-то? – осведомляется он.
Данариус выпускает его руку, будто потеряв интерес, и пристально смотрит в глаза.
- О, нет, просто стало интересно, как вы пахнете.

Защитник молча поднимает бровь, Данариус смотрит на него оценивающе.
- Со мной так своеобразно не флиртовали ранее, магистр.
- Знаете, пожалуй, нет, - роняет Данариус, пропустив мимо ушей последнюю фразу Хоука. – Не получится все и сразу. Или я покажу вам, как выглядит мертвая магия, или вы получаете пробный прокол.

Именно этого Хоук и ожидает. На самом деле, он втайне рад выдвинутым условиям - если проба сырого лириума окажется хотя бы наполовину такой, как это описывал Фенрис, потом собрать яйца в кулак и продолжить может быть невыносимо трудно.
- Показывайте магию, магистр. Если во время контакта с лириумом теряют память и седеют, я, пожалуй, чуть отсрочу это удовольствие.
- О, юноша, вы о Фенрис? – Данариус улыбается почти нежно. – Второе вам не грозит, он поседел в первый месяц жизни у меня еще до ритуала.

[_Старикан_]

VII начало

Внимание! Присутствуют сцены описания жестокого обращения с животными.

Демонстрация оборачивается кровавой баней.
Хоук не двигается с места только усилием воли. К горлу подкатывает комок, и он глотает его с трудом.
Бабуин лежит у его ног, окровавленный бок судорожно поднимается и опускается – тварь пытается жить изо всех сил.

Данариус невозмутимо вытирает платком руки кадавра, стирает с бледной щеки еще не успевшие застыть кровавые пятна.
Все случается так быстро, что Хоук едва успевает осознать происходящее.

Парой минут ранее магистр делает кистью замысловатый жест, будто опутывает пальцы невидимой нитью – и существо, словно привязанное, плавно перетекает в пространстве, следуя за указующим перстом. На какое-то мгновение палец указывает Хоуку прямо в грудь, но магистр почти сразу переводит его на пригревшегося под попоной бабуина.

Клык дремлет, прикрывая мерзнущий нос ладонью. Варанья делает пару шагов по направлению к нему и складывает руки лодочкой у рта – Хоук слышит тихий поток звуков.
Он разбирает отдельные слова, и они кажутся ему полнейшей несуразицей. Горло и легкие кадавра явно не предназначены для звукоизвлечения, шелестящий шепот складывается в обрывки фраз на всеобщем.

Но что-то происходит.
Клык просыпается и поднимает голову. Внезапно грудная клетка обезьяны странно западает, будто вминаясь внутрь, и тварь ревет от боли так, что магические шары сбиваются в стаю под потолком, будто живые создания.

Данариус смотрит с легким интересом, хлопает в ладоши один раз – и Клык срывается с места, бросаясь на Варанью. Та не сходит с места и не отнимает рук ото рта – бабуин двигается с ужасающей быстротой, но не может на нее наскочить, словно наталкиваясь на невидимый купол. Тело его под шкурой ходит ходуном, и Хоук с омерзением понимает, что это не естественные движения мускулов.
Животное словно что-то разрывает изнутри, шкура, наконец, лопается, и присутствующих обдает фонтаном горячей крови под душераздирающие вопли.

Магистр машинально облизывает губы, а Клык неожиданно поворачивается к Хоуку и бросается к нему – делает пару скачков, но потом его задние лапы с хрустом выгибаются назад, и он со стоном падает.
Варанья не перестает шептать, и обезьяна протяжно хнычет, будто человек, уже не пытаясь двинуться.

Хоук молчит. Магистр делает жест, словно снимая невидимую перчатку, кадавр замолкает и роняет руки, снова безвольно повисшие вдоль тела.
Закончив стирать красные капли с лица Вараньи, Данариус подходит к Клыку и садится перед ним на корточки, не обращая внимания на Хоука.

- Позор тебе, Клык, - говорит он строго, будто отчитывает нашкодившего сынишку. – Совсем разленился.
Обезьяна смотрит заплывшими кровью глазами и из последних сил поднимает верхнюю губу, обнажая зубы. Магистр кладет руку ему на морду – мгновенная вспышка, и туша обмякает.
- Совсем старая зверюга, - сообщает Данариус буднично, деловито снимая с мертвой обезьяны украшения. Поднимается, сжимая в алых пальцах богатое обезьянье убранство.
- Вот такова мертвая магия, Защитник, - произносит он.
- У Клыка были шансы?
- Да, вполне. Если бы он сообразил раньше, что надо бежать. Погибают обычно не самые слабые, а самые глупые.
- Вы говорили о нем почти с теплотой, уж простите, что уличаю вас в проявлении чувств.
Данариус поднимает брови:
- Разумеется, я любил его, если вы об этом. Но никто ведь не любит никого просто так, верно, Гаррет?
- Ваша любовь – непосильное бремя, - сухо отзывается Хоук. – Избави Боги от вашего расположения, Нейрин Данариус.

Магистр передает украшения Варанье в руки, та покорно принимает груду окровавленных драгоценностей.
- Сделайте милость, прикажите слугам тут прибраться, - он указывает подбородком на тело животного. И спокойной вам ночи.

Хоук разворачивается и уходит, не прощаясь.

[_Старикан_]

VII продолжение

Наверху в комнате его ждут.
Горит камин, оплывают свечи, свежий ночной воздух течет из приоткрытого окна. С улицы доносится успокаивающий ночной гул – певучие обрывки орлесианской речи и серебристый смех припозднившейся компании юных и богатых дворян, гостящих у родственников в соседнем особняке.
За десять дней их пребывания двое девиц и трое юношей успели побывать у Хоуков в гостях и усыпать стол для писем узкими надушенными сиреневыми конвертами с личными письмами для Защитника.

Хоук, не останавливаясь, проходит к подоконнику и высовывается в окно едва ли не по пояс, вдыхая всей грудью свежий ночной дух. Один из гуляк замечает его, машет рукой, и вот спустя мгновение вся компания уже выкрикивает хмельные игривые нежности, приглашая присоединиться.

Предсмертные вопли все еще звучат в ушах.
Пока эта тварь будет на услужении у Данариуса, Хоук с легкостью может представить себя на месте Клыка. Что еще хуже, он не менее легко может представить кого-то из своих близких, точнее, всех по очереди. И себя, беспомощно наблюдающего.

Он машет орлесианской компании в ответ, посылает улыбку, но все же отрицательно качает головой. Толпа в ответ взрывается разочарованными возгласами, но Хоук отворачивается от них и переводит взгляд на кровать.

Фенрис сидит с книгой на коленях и вертит в пальцах яблочный огрызок. Огонь обливает его голую спину теплым желтым светом, драгоценный лириум светлеет на смуглой коже тонкими росчерками.
Хоук садится в изножье кровати и смотрит непроницаемым взглядом.
Хочется уйти из дома подальше и не возвращаться до самого рассвета. Но Фенрис тут, и оставить его одного Хоук не хочет, зная, что Данариуса и его добычу разделяет только пара этажей.

- Я слышал про Карвера, - эльф закрывает книгу и аккуратно кладет ее на пол. Яблочный огрызок отправляется в камин точным броском. – Не самый плохой исход, согласись.
- Как сказать, - Хоук методично расправляет тесьму на манжете рубахи.
Фенрис смотрит на него молча.
- Я могу уйти, если хочешь, произносит он наконец и подбирает под себя ноги под одеялом.
Хоук натыкается взглядом на стопку черных тряпок на стуле, пока эльф натягивает одеяло выше, скрывая наготу.
- Разве по субботам вы с Изабеллой не режетесь в карты в доках? – кажется, Хоуку не удается скрыть раздражение. Да он и не особо старается.

Фенрис молчит пару мгновений, а потом отбрасывает одеяло и встает.
Гаррет равнодушно наблюдает за ним. Возможно, позже он пожалеет, но сейчас совершенно нет желания выбирать выражения.
Иногда глубоко в подкорке возникает желание отряхнуться как следует, будто мокрому псу, от налипшей осмотрительности в словах и поступках. Кто останется – тот останется, остальным скатертью дорога.

Хоук совсем не ожидает, что сзади ему на плечи опустятся руки. Пальцы начинают распутывать шнуровку ворота, Фенрис тихо ахает, когда попадается кусок пропитанной кровью ткани.
- Это… чье? Ты ранен? – эльф быстро ощупывает-оглаживает кожу на груди.
- Все в порядке, - Хоук откидывает голову и упирается затылком в твердый живот стоящего позади него. – Я подумал, что ты уходишь.
- Я же сказал, могу уйти, если скажешь. Не хочу навязываться, да и там, – тот дергает подбородком в сторону окна, – компания явно повеселее моей.
- Веселиться я не в настроении, так что и ты сгодишься, - Хоук фыркает.

Фенрис каким-то странным, очень интимным жестом поднимается пальцами по подбородку и лицу, охватывает лоб, ероша волосы, и крепко прижимает к себе.
Его ладонь прохладная и сухая, кончики пальцев чуть нажимают на висок.
- Изабелла ушла.
- Почему ты не ушел с ней?
- Мне обязательно говорить об этом вслух?

Хоук высвобождается из его мягкой хватки, стаскивает с себя рубаху и штаны, бросает на пол.
- Можешь не говорить, если не хочешь. Можешь показать, - произносит он едва ли не с вызовом. Стальной обруч, сомкнувшийся на грудной клетке, холодит тело от макушки до пят. Кажется, горло не слушается его, и грудь поднимается с трудом. Ноги непривычно слабы, колени едва ли не дрожат.
Самому себе Хоук сейчас кажется распятым на колышках, натянутым на распорки, словно звериная шкура на просушке – пустая и выпотрошенная оболочка. Все разваливается, жизнь вытекает из собственных неловких пальцев, он шагает прямиком в пропасть бодрым строевым шагом и ведет за собой вереницу своих людей.
Словно эта чертова растерзанная обезьяна стала последней каплей.

Все уходят слишком рано, Хоук не готов к тому, что все будет происходить так быстро. Кто следующий?
Завтра Фенрис увидит свою сестру и проклянет Хоука и весь его род до седьмого колена, послезавтра Карвер приведет к Андерсу храмовников, и казематы пополнятся еще одной безмолвной тенью с клеймом на лбу…

Хоук трет переносицу противно влажными пальцами – собственные ладони пахнут страхом. Он сам предает себя в эту секунду, теряя веру и опоры, и от этого гаже всего.

Он поднимает глаза на Фенриса – предсказуемо, его лицо искажено. Или это сполохи каминного пламени накладывают на его лоб тень гневной складки между бровей.
Эльф делает шаг, другой, и видно, как нелегко они ему даются.
Блики лижут голую кожу, желанные лириумные татуировки не мерцают синим. Пока.

Хоук рассматривает его снизу вверх – от сильных рельефных бедер, задержавшись взглядом в паху, до разлета ключиц.
Тот подходит вплотную – и половица не скрипнет по его шагом – и кладет ладони на грудь, на самое сердце.
- Все, что я буду тебе рассказывать, все, что буду показывать, что будешь делать со мной, или все, что буду делать с тобой, все это будет потому, что я так хочу, - он пристально смотрит в глаза Хоуку. – Я даже не буду говорить тебе, что твои приказы излишни. Я и так всего этого хочу.

Он подталкивает, наступая, и Хоук послушно опускается в кровать, откидываясь на спину. Фенрис нависает сверху, и если бы в его глазах сейчас мелькнула мягкость, то Хоук просто отвернулся бы к стенке, пожелав спокойной ночи.
Но эльф подается вперед, и Хоук открывает рот, принимая чужой язык – совсем не ласковый, вторгающийся так глубоко, что Гаррет не успевает сглотнуть. Зубы погружаются в мякоть губы, не до крови, но ровно так, чтобы вздрогнуть.

Руки шарят по грудной клетке, сжимают ребра до хрипов, горячее тело наваливается почти грубо и вышибает дух – странное дело, но именно сейчас стальной обруч разжимается, и Хоук чувствует, как ему в легкие льется живой воздух вместе с чужим влажным дыханием.
Он глотает слюну, свою и Фенриса, втягивает в себя его горячий язык еще глубже – до скрежета зубов о зубы и соленого привкуса из разбитой десны.
И словно для Фенриса кровь и судорога сейчас слаще любых стонов, Хоук чувствует, как член того твердеет.

[_Старикан_]

VII окончание

Пальцы вцепляются в бедро, он покорно раздвигает ноги - хочет сейчас же, сразу и на полную длину, так, чтобы взвыть от боли и заметаться на простынях в испарине. Но разумеется никто не собирается делать то, что хочет он.

Соскальзывая по мокрой от пота коже, Фенрис устраивается между его ног – Хоук только успевает запустить руку ему в волосы чтобы почувствовать, как тот ускользает. Берет в руку член, слизывает выступившую смазку и прижимается к нему щекой.
Гаррет закидывает руки наверх и хватается за изголовье кровати, изогнувшись, а Фенрис смотрит на него - тот не видит, но чувствует насмешку кожей.

- Это тебе надо было показать, Хоук? – его дыхание и влажное движение губ у самой головки взрывает внизу живота снопы раскаленных искр.
- Делай, что хочешь… - из горла поднимается стон.
- Так и буду, не сомневайся.

И он делает.
Боги, член проскальзывает в горло без малейших усилий, Фенрис сосет так усердно, что каждое мгновение кажется Хоуку последним. Прерывается, чтобы перевести дух, помогает себе руками, оглаживая ствол, а потом снова накрывает своими теплом и влагой.
Зубами трогает едва-едва, головка скользит по гладкому нёбу и дальше в глотку, где совсем тесно.
Чертовски сложно сейчас не намотать его волосы на кулак и не заставить давиться, самому заходясь от блаженных судорог.

Хоук ухватывается за его плечи и тянет Фенриса к себе, обхватывает его ногами и ищет губами губы. Кажется, давно ни перед кем он так не обнажался - откровеннее и глубже, чем до мяса и костей.
Тело Фенриса жесткое, тяжелое, его руки совсем не нежничают, а Гаррет только утыкается ему носом около уха и берет в зубы маленькую мочку.
Он сам раздвигает колени, не дожидаясь нетерпеливого толчка в бедро, когда чувствует, как между ягодиц проскальзывают скользкие от смазки пальцы.
Хочется скулить и прогибаться в пояснице, но Хоук обездвижен, поэтому он только шумно и сипло дышит. Фенрис знает, как надо – чтобы в меру глубоко и в меру сильно. Ловкие пальцы растягивают, и его нетерпение выдает только быстро бьющаяся жилка на шее.

Первые мгновения, когда член наполняет его, Хоук изворачивается и закидывает голову, оскалясь. Фенрис держит его под коленом и издает почти болезненный звук, будто трахают его, а не он. Хоук чувствует, как дрожат руки эльфа, но гораздо больше его интересует член внутри него. Он изгибается – Фенрис сейчас почти не контролирует степень его свободы – и сам подается вперед под оханье эльфа.
Тот поднимает голову и позволяет заглянуть себе в глаза, но ровно на мгновение, потом приникает, жарко дыша в губы, и Хоук чувствует, как с сильными толчками воздух вместе со стонами выбиваются у него из груди.

Они переплелись так тесно, так близко, их тела друг на друге и друг в друге - словно кожа стала общей, и они сплавляются в единое существо, исходя жаром и потом.
Фенрис вбивается размеренно и сильно, Хоук под ним извивается и впивается пальцами под ребра, подтягивает колени выше, открываясь и отдаваясь.
Бери без остатка, бери все, что пожелаешь, главное – желай.
И Фенрис желает жадно и берет, а Хоуку остается только задыхаться и подмахивать.

Эльф изливается первым с гортанным возгласом, и Хоук не отпускает его, стиснув коленями ребра, хотя тот и делает попытку выйти и отодвинуться.
Они так и лежат, и тело Фенриса тяжелеет, обмякая, а дыхание его становится все более редким и глубоким. Он, наконец, поднимает голову – Хоук смотрит в потолок, лениво смаргивая набегающие на глаза капли пота.
Фенрис снова двигается на пробу – его больше не держат – и соскальзывает к боку, как-то сразу словно уменьшившись в размерах. Утыкается лицом в подмышку Хоуку, и тот, повернувшись, накрывает его собой.

- Мне как-то неловко дрочить при живом любовнике, - Хоук едва выдыхает слова, ему уже почти больно.
Пальцы Фенриса оглаживают живот, запутываются в жесткой растительности в паху и, наконец, охватывают член. Хоук накрывает его ладонь своей, сжимая сильнее, и через несколько сильных, коротких толчков он, наконец, кончает, залив спермой их крепко сцепленные руки.

Тело ломит словно после боя, волнами накатывает теплая дремотная слабость.
Фенрис сворачивается, натянув на них одеяло, поразительно компактно, и, по ощущениям, занимает места ровно в два раза меньше, чем должен занимать человек его комплекции.
Хоуку даже немного жаль, что того так мало.

Эльф устраивает голову ему на плечо, и Хоук смотрит на огонь в камине сквозь взъерошенные белые пряди.
Молчание и тепло окутывают, будто ласковый кокон, Хоук потягивается сквозь сонную истому.
Он сейчас видит свое будущее кристально ясно, и в этом будущем есть все, что вело его до сих пор и будет вести дальше. Он возьмет все, на что хватит смелости и наглости, если не будет хватать удачи – демоны с ней, он возьмет силой.

Надо заканчивать заигрывать с тевинтерскими магистрами, сейчас вместо оголтелой паники Хоук чувствует лишь неприязнь от того как ладно Данариус разыгрывает каждую партию.
Хоук никогда не был сторонником победы в шахматах путем проламывая черепа сопернику шахматной доской, но для некоторых случаев он охотно готов сделать исключение.

- О чем вы с ним разговариваете? – голос Фенриса неожиданно выводит и полусонного забытья.
- Он пытается выбить из меня признание того, что ты скучаешь, - Хоук обводит пальцем выступающую косточку на плече. – Очень хочет думать о том, что только твоя огромная скромность мешает тебе к нему вернуться.
Удивительно, но Фенрис не фыркает в ответ. Он молчит, и от молчания тени сгущаются под потолком.
- Очень хочу, Хоук. И если бы ты меня не держал, то вернулся бы прямо сейчас и разорвал бы его на части.
О, если бы так просто можно было бы разорвать тевинтерского магистра.
- Еще он уверен, что ближе его у тебя никого уже не будет.

Внезапно Фенрис высвобождается из объятий и садится на кровати, сгорбившись и уперевшись локтями в колени. Это происходит так быстро, что Хоук еще пару мгновений переживает тающее ощущение тепла от чужого тела возле себя. Он смотрит, как блики огня принимаются лизать голую кожу и думает о том, что сам не прочь заняться тем же самым.

- Иногда мне кажется, что он прав. Знаешь, как осколок стрелы в мякоти… - Фенрис говорит еле слышно, и кончики его ушей полыхают от стыда. - Сначала рана гноится, плоть отторгает, а потом принимает в себя. Обрастает диким мясом и становится твоей частью.

Хоук долго молчит, разглядывая лириумный узор.
- Я вырву его из тебя. Если позволишь. Но будет больно. Фенрис оборачивается, показывая прямой нечеловеческий профиль и у Хоука екает в груди.
- Вырви. Я постараюсь не сопротивляться.

***

Хоук просыпается на второй половине кровати, еще не успевшей остыть от чужого присутствия.
Он встает и склоняется над тазиком с ледяной водой – заботливая тень Орана как всегда бесшумно выставила его с ночи.
Хоук усмехается, представив, как та стоит и глазеет на него и Фенриса, которого она боится до одури, спящих в одной кровати. Наверное, по ее мнению Хоуку безопаснее было бы заснуть с драконом.

Холодная вода сгоняет остатки сна и Хоук, потягиваясь и преодолевая приятную ломоту, неспеша одевается.
Он не сразу соображает, что вскрик доносится не из открытого окна, а из его собственной парадной.
И первое, что он видит, выскочив за дверь полуголым, это магистра Данариуса, величаво шествующего через холл.

В сжавшейся темной фигуре Хоук не сразу опознает Фенриса – тот стоит, будто в агонии впившись пальцами в свое лицо, а перед ним…
Хоук прилагает огромные усилия для того, чтобы сохранить непроницаемое выражение и не дать звериному оскалу выдать его ярость.
Перед Фенрисом стоит, чуть покачиваясь, будто от дуновений ветерка, чучело Вараньи.
Магистр будто между делом бросает делано равнодушный взгляд на брата и сестру и, не произнеся ни слова, исчезает в столовой.