[obsessionof]

Мариус-сан, энджой, как говориццо.

Название: как всегда не придумалось
Автор:  _Старикан_ же
Бета:  _Чертяка_
Фэндом: Eyeshield 21
Герои: "Динозавры" и "Тейкоку", некоторое количество глубоко второстепенных персонажей
Предупреждения:
1. Тяжко было пейсать без гугла и википедии, да. Посему в совсем уж специфические детали, типа марок машин, шмотья и прочего я старался не сдаваться, чтобы потом не делать так:
2. Действие происходит в сферической в вакууме Америке двадцатых годов двадцатого же века в мафиозной и околомафиозной среде, не исключено, что Остапа понесло, и посему некого ООС-а избежать не удалось.
3. Размещение с разрешения автора.

День смерти такой же, как и все, только короче. (с)

За стеной хрипло пела певица, умершая пару десятилетий назад – заслушанная пластинка иногда заедала, и голос прерывался коротким всхлипыванием. Ему вторило гортанное низкое и надтреснутое женское контральто – хозяйка съемной квартиры подпевала, накрывая на стол. Звякала посуда, иногда песня прерывалась тихими сердитыми возгласами – хозяйский кот наверняка лез под ноги или пытался взгромоздиться на стол и что-нибудь украсть. Вороватый кот, к тому же наглый и совершенно бесстрашный, в чем-то даже безрассудный – надо иметь большую храбрость, чтобы злить женщину с кастрюлей раскаленного соуса в руках.
Стоя у открытого окна, Марко докуривал папиросу, давясь крепким вонючим дымом и запахом оружейном смазки. Покрытая масляными пятнами самокрутка воняла и чадила так, будто он вздумал раскурить кусок пакли, выпачканной в мазуте. Конечно, не кубинская сигара, но особо перебирать было не из чего. Альтернативой могла послужить либо рюмка кальвадоса, либо молитва, но молиться, по мнению Марко, было пока рановато.
Из окна несло бензином с реки и ароматами прованских трав и томатного соуса из приоткрытой форточки соседней комнаты. Минут через десять хозяйка позовет их ужинать, сама скроется на кухне, и будет греть воду и варить кофе. Вот бы еще и свой чертов патефон с собой забрала – кажется, разбуди Марко ночью с дикого похмелья, так он исполнит эту песню без запинки, причем даже не приходя в сознание. Смысл образчика вокально-инструментальной пытки до него доходил весьма слабо, но он был готов поспорить на что угодно, что там пели про любовь. Побаливала голова, на подступах был приступ аристократичной хвори мигрени. В ближайшие час-полтора станет ясно, отделается ли Марко легким онемением правой половины лица и ощущением палочки бенгальского огня, воткнутой в область правого же полушария, или белый свет станет ему крайне отвратителен, и более всего ему захочется запереться в темном погребе на пару-тройку дней.
Впрочем, даже при втором хреновом варианте развития событий мучения Марко могли закончиться гораздо быстрее - к примеру, если сегодня ночью он получит пулю в лоб, то о мигрени можно будет забыть навсегда. О мигрени и еще о куче не менее неприятных вещей – о размолвке с сестрой, о все нарастающим напряжении в отношениях с партнерами, об изматывающей болезни и приступах старческой деменции отца, о кусках территории, стремительно уплывающих в чужие руки.
Все разваливалось.
Впрочем, одной занозой в заднице стало меньше – позавчера он лично сопроводил сестру на пароход, идущим прямиком на Сицилию. Сопроводил – это значит вытащил из машины на руках ее бесчувственное тело и отнес в каюту, где уже ждали пара надежных людей, которые лично сдадут ее матери с рук на руки. Уложил на низкую койку, убрал со лба короткую челку, поцеловал, перекрестил, надел на шею маленькую ладанку, привезенную из Ватикана пару лет назад, укрыл пледом и под страхом смерти запретил ее выпускать из каюты.
Идея отправить ее прочь из Америки отсиживаться в родовом поместье Ченни, старых друзей их семьи, ей пришлась не совсем по душе. Скорее, совсем не по душе, если быть точным - часом ранее Мария орала на него так, что дребезжали стекла и бокалы, казалось, подпрыгивали на столе, едва ли не расплескивая кислое вино на желтоватую скатерть. Марко сидел и слушал, подперев прохладными пальцами ноющий висок, рассеянно подсчитывая, когда же подействует снотворное.
И не поймет никак, глупая баба, что делать ей тут нечего. Хоть она и старше, все равно в делах семьи есть место только для тех, кто писает стоя. Женщинам нечего вмешиваться – толку немного, зато криков и слез потом не оберешься. Конечно, женщиной эту мелкую плоскогрудую взъерошенную самку воробья назвать можно лишь с большой натяжкой, да и рука у сестрицы была тяжелая, но Марко скорее съел бы собственные подтяжки, нежели позволил бы ей вмешаться.
Поэтому уже спустя некоторое время он, грея руки в карманах пальто, смотрел, как пароход исчезает в туманной мороси осеннего вечера.
Сейчас же, стоя возле окна, слушая гудки буксиров с реки и усиленно не замечая нарастающую пульсацию в виске, Марко чуть улыбнулся – что бы ни случилось сегодня ночью, Мария будет в безопасности. Во всяком случае, достаточно для того, чтобы что-нибудь придумать, если завтра компанией Марко станут люди, столпившиеся вокруг и указывающие на него пальцем: «Смотрите, это же молодой дон Марко, валяется тут в канаве с перерезанной глоткой, как телец на бойне». Да, скорее всего именно так – огнестрельное оружие эти долбанные взбесившиеся самураи не очень жалуют.

Стул скрипнул на высокой ноте, застонали половицы – не оборачиваясь, можно было смело утверждать, что у Гао затекли ноги, и он встал похрустеть суставами.
О том, что творилось у него в голове, Марко никогда не стал бы даже гадать – главное, что этот молчаливый человек-гора обычно беспрекословно делал то, что ему было веленно. С одной стороны, Гао обычно не встревал в разговоры, не обременял окружающих выражением своего мнения и вообще большую часть времени вел себя так, что если бы не его тяжелое, словно у быка, дыхание, можно было бы подумать, что его тут и нет. То есть со стороны вполне могло показаться, что под крышкою черепа у него сушеные мухи и паутина, и осмысленности в этом чудесном молодом человеке не больше, чем в дубовом таране. Но шестым чувством, благодаря которому, в большинстве своем, Марко был все еще жив и относительно здоров, он понимал, что просто в данном конкретном отрезке их коллективного жизненного пути, их дорожки пересеклись, а потом побежали параллельно друг другу. Марко понятия не имел, чем Гао живет и дышит, ради чего он просыпается каждое утро, но в одном он был уверен точно – при всех формальных признаках тупоумия, Гао был не так прост, как ему, Марко, хотелось бы. И в один прекрасный день Гао исчезнет из его жизни так же, как и появился в ней – то есть без предупреждения и лишних сантиментов.
Но пока в верности Гао можно было не сомневаться, идти ему было просто некуда, к тому же Марко в свое время здорово прикрыл его – как известно, на любую могучую задницу рано или поздно находится еще более могучая задница - а то же шестое чувство подсказывало, что благодарность за целую шкуру Гао не чужда.
Почему тот не прибился к своим соотечественникам, этим отморозкам с Востока – да-да, именно с ними у них сегодня в доках наметилось рандеву – оставалось только гадать, но скорее всего тут дело было в третьем человеке, находящимся в комнате.
Раскатав на кружевной скатерти чистую тряпицу, за столом сидел белокурый и ясноглазый мальчик из церковного хора и сосредоточенно чистил оружие. Если и были на свете люди, от которых у Марко, всякого насмотревшегося за свою пусть и не долгую, но насыщенную жизнь, могла пробежать между лопаток одинокая мурашка, то это был именно Кисараги – так звали мальчика. Уж очень непривычные простым смертным вещи вызывали у него искренний и неподдельный восторг. Раньше Марко не доводилось видеть, чтобы люди впадали в экстаз от подобного, и это, признаться, несколько его коробило – хоть мальчик Кисараги и выглядел невиннее пасторального пастушка, пасущего своих фарфоровых овечек, слезы радости при виде открытых переломов указывали на полного психопата. Конечно, иметь под самым боком человека, который искренне считал, что господь не создал еще панорамы прекраснее, чем вид ринга во время подпольного кулачного боя без правил, было несколько неуютно, но Гао ясно дал понять, что без этого то ли блаженного, то ли бесноватого он и шагу не сделает.
Сколько Кисараги было лет на самом деле, сказаться было сложно, в этом они с Гао были похожи. Таким людям обычно можно дать как двадцать пять, так и все сорок, тем более по их раскосым азиатским физиономиям Марко все еще было сложно ориентироваться, даже не смотря на то, что он общался с ними уже довольно продолжительное время.
Каким образом Кисараги умудрился прибиться к Гао, для Марко оставалось загадкой. Конечно, можно было бы и расспросить, но Марко был не из тех, кто лезет без спроса в чужую жизнь – разумеется, если речь не идет о делах семьи. Все, что ему было необходимо знать об этой парочке, он узнал в первую же неделю знакомства, а об остальном пусть молчат, коли им так вздумалось.
Больше всего их странный симбиоз напоминал отношения крокодилов и тех маленьких птичек, которые выбирают у рептилий из пасти кусочки застрявшего мяса. На Гао он смотрел как католик на туринскую плащаницу – с фанатизмом, перемежающимся с истеричным восторгом. Марко лишь посмеивался и называл его крайне экзальтированным молодым человеком, а за глаза думал о Кисараги не иначе, как о порядком чокнутом. Хоть толку от него было немного, зато он с удовольствием выполнял мелкую рутинную возню, от которой у Марко обычно после первых же минут копошения слипались глаза, и он едва сдерживался, чтобы не откинуться на спинку стула и не захрапеть, прямо как на уроках слова божьего в светлые школьные годы.
Уж чего, а кропотливости Кисараги было не занимать. И сейчас, закончив с револьверами и собрав их гораздо быстрее и проворнее, чем лучшие боевики их порядком измельчавшего отряда, он замер, мечтательно глядя в пространство – видимо, тоже унюхал запахи еды из соседней комнаты.

- Парни, заканчиваем, - Марко прислушался. Звуки за стеной стихли, даже патефон заткнулся, зато на кухне зашумела вода – хозяйка отправилась варить кофе.
- Перекусим, а потом обсудим все детали.
Хотелось бы верить, что при полном желудке соображалка заработает с новой силой, иначе придется импровизировать. А импровизировать Марко страшно не любил.

***

Япошки были уже там. На углу стояли три машины, возле одной из них курили парни, стоящие на стреме на случай неожиданной облавы инициативных ищеек – вообще в этот вечер полиция сюда не должна и носа показать, об этом позаботились заранее. Даже если доблестные городские стражи и появятся, скорее всего, они мирно поздороваются с парнями, погрозят пальчиком, накажут не шалить и уберутся восвояси. Ну может еще стрельнут сигаретку-другую, кто ж не любит поживиться нахаляву.
Интересно, а снайперы тоже гнездятся где-нибудь поблизости?
Марко вздохнул и шагнул в круг света – за его спиной мгновенно вырос темный силуэт Гао. Парни возле машины насторожились, но Гао сложно было с кем-либо перепутать – все знали, что без своего мордоворота Марко и носа не показывал на любые мероприятия.
- Отвратная погодка, а? – широко улыбнувшись, он сощурил голубые глаза и окинул мерзнущих ребят сочувствующим взглядом.
- Не май месяц, - один из них шмыгнул носом и мотнул головой. Это значило, что можно было проходить, пока по ним палить не будут.
Марко и Гао прошли вперед, Рико и пяток его амбалов, увешанных оружием, на секунду задержались. Чем-то эти их приветливые взгляды, полные обещания заживо спустить друг другу шкуры, напоминали приветственные ритуалы двух конкурирующих стай бродячих собак. Марко подавил нервный смешок – хорошо, хоть задницы друг другу не обнюхали, и на том спасибо.
В огромном складском помещении было чуточку уютнее, чем на улице – если конечно не обращать внимания на то, что земляные полы и протекающий потолок сами по себе противоречили понятию «уютный». Ну и конечно стайка первосортных головорезов тоже чуточку в это понятие не вписывалась.
В центре склада, на месте, свободном от огромных контейнеров, рядом с коробками, покрытыми сырым даже на вид брезентом, стоял Ямато Такеру. Американская шестерка Хонжо Масару, тянущего свои загребущие руки через океан к берегам Америки. Наполовину японец, наполовину янки, говорят, залетный японский морячок оприходовал портовую шлюху во время увольнительного, и через девять месяцев Ямато увидел мир.
Скорее всего, это были просто сплетни – полукровок особо не жаловали – но тем не менее, на чистокровного японца и уж тем более на чистокровного американца Ямато никак не тянул. Почти такой же высокий, как Гао, но далеко не такой здоровый, он стоял, скрестив руки на груди, опустив голову и рассматривая что-то под носками ботинок. Видимо, это что-то интересовало его гораздо больше, чем Марко, потому как от своего занятия он не оторвался.
Марко очень захотелось подойти и вместо приветствия отвесить ему размашистую оплеуху, а пока тот будет удивленно хлопать глазами, достать из рукава револьвер и всадить ему пулю прямо в лоб. Но вместо этого Марко лишь слегка прокашлялся, про себя отметив, как жалко это выглядит, и поздоровался.
Оторвавшись от созерцания своих сверкающих ботинок, Ямато поднял, наконец, голову и приветственно оскалился. Сейчас он, конечно, был хорош – откуда что взялось. Лоск, блеск, идеальная стрижка, в общем, франт, каких поискать. А еще недавно был голодранцем в драных брезентовых штанах, выбивающим дерьмо из невменяемых клиентов в дешевом подпольном баре. Рассказывали, что уже тогда он спал и видел, как бы пробиться в высший эшелон.
Говорят, жадность – плохое чувство. Года три назад семья Лаззаро, опекающая проституток и публичные дома всего побережья, похитила сына Масару Хонжо прямо из маленькой частной гостиницы, нашпигованной охраной от подвала и до чердака. Сначала его хотели просто изрешетить пулями и отправить папочке спецрейсом к Рождеству, но страсть к театральным эффектам взяла свое. Младший брат главы семьи увлекался разведением бойцовских пород собак – об этой его маленькой слабости знали все посвященные. И вот, чтобы у Хонжо не осталось никаких сомнений в том, кто же напомнил ему о том, что зариться на чужое не хорошо, а заодно и заставил, по замыслу исполнителей, еще раз обдумать, действительно ли ему так уж нужно утвердиться в Америке, его сына решили затравить собаками.
А вот с этого момента версии многочисленных рассказчиков обычно разделялись. Кто-то утверждал, что псы не стали слушать команды и неожиданно легли к ногам жертвы аки львы перед христианскими праведниками. Кто-то утверждал, что псы изначально послушались, но потом внезапно набросились на своих же хозяев, почти не тронув младшего Хонжо.
Марко же, который в чудеса не очень-то и верил, придерживался версии, что ублюдок-полукровка Ямато Такеру, который готов был в лепешку разбиться, чтобы лизнуть зад какому-нибудь дону и попасть таки в семью, оказался в удачное время в удачном месте, и спас единственного сына Хонжо, которого, говорят, отец любил до одури. И сорвал таки джекпот, удачливый мерзавец. Но зная его, Марко бы ни разу не удивился, если бы узнал, что тот имел к похищению отпрыска Хонжо самое непосредственное отношение.
Вернув пусть и слегка помятого, но живого сына и сорвав бурные и продолжительные овации со стороны Масару Хонжо, Ямато быстренько приняли в ряды якудза и заново отправили в Америку – присматривать за сыном в качестве телохранителя и заодно налаживать отношения с семьями.
Ситуация была крайне щекотливой. Семьи, окопавшись – кое-кто даже в буквальном смысле – и затаив дыхание, ждали, что разъяренный Масару Хонжо обрушит на побережье весь свой праведный гнев отца, с сыном которого поступили… да, не совсем красиво поступили, чего уж греха таить. Но вместо этого хитрый сукин сын послал вместо себя свойского улыбчивого парня Ямато Такеру и банду таких же свойских и улыбчивых головорезов. Все ждали, что дона Лаззаро накормят паштетом из его же собственной печени, но японцы вели себя настолько миролюбиво, что ограничились всего-то разговором по душам, в процессе которого выяснилось, что убивать они никого не собираются. Что господин Хонжо принимает извинения, и хотя ему безмерно грустно оттого, что их деловые отношения начались со столь неприятного инцидента, в знак своих добрых намерений он собирается первым закопать топор войны и начать совместно вести дела.
Это был полный беспредел.
Семьи были обескуражены и возмущены – все бы поняли, если бы всю семью дона Лаззаро, включая злосчастных собак и старого глухого садовника, отправили бы в Детройт, ну или хотя бы прислали ему в подарок рыбин, завернутых в рубашки его же сыновей. Никто не ожидал от якудза такой нескончаемой наглости и совершенно беспардонного попрания всех традиций и правил.
Лихо вырулив на вполне обоснованном страхе семей быть втянутыми в кровопролитную войну и подмятыми под железную пяту японской мафии, головорезы Хонжо принялись непринужденно отхватывать самые лакомые кусочки, пуская по миру мелкие бандитские банды и основательно сокращая приток финансов на счета многих семей. На владения совсем уж маститных отцов побережья они пока не зарились, но по их уверенно развернувшейся бурной деятельности можно было легко предположить, что и очередь этих не за горами.
С некоторыми у них сложились вполне себе неплохие отношения – Масару Хонжо, могучий, словно Будда, и его бессменный аватар на Западе Ямато Такеру не обижали и поощряли всех, кто вздумал присягнуть якудза на верность.
Естественно, поначалу не могло обойтись и без эксцессов и проверок на прочность. Пара достаточно влиятельных семей решила, что жидковат япошка для того, чтобы отомстить за собственного сына, вот и пытается выжать максимальную выгоду из своего незавидного положения, пока его не раскусили. Были собраны люди, было произнесено много пламенных речей, которые Ямато выслушал, не переставая улыбаться.
А потом люди просто исчезли. Растворились, словно их никогда и не существовало. Сплетники болтают всякое, и тут, как в истории с младшим Хонжо мнения болтунов разделились.
Кто-то уверял, будто бы своими глазами видел, как Ямато Такеру лично зарубил пятьдесят человек острым самурайским мечом, кто-то уверял, что он справился со всеми ними голыми руками, а кто-то клялся, что их всех отправили в Японию для бесчеловечных пыток и последующего пожизненного рабства. Марко же был уверен, что большинство самых невероятных сплетен Ямато с удовольствием выпускал в широкие массы сам, а остальные радостно поддерживал, поддакивая даже самой несусветной чуши – конечно, от них, диких самураев, еще и не того можно ожидать.
Скорее всего, под покровом темноты якудза без лишнего шума перестреляли всех неугодных, ловко утилизировали трупы, прибрались за собой и были таковы, оставив всех остальных гадать, что же произошло на самом деле.
Отрезанные головы, языки, выдернутые из глотки, и изрешеченные трупы уже мало кого могли удивить – за год даром переводится столько человеческого мяса, что можно было бы спокойно прокормить целый зверинец хищных животных. А эта неизвестность пугала больше, чем кровавые пьесы, периодически разыгрываемые семьями друг для друга.

Марко все эти якудза, вместе взятые, и их грязные способы ведения дел, внушали крайнее отвращение. А сына Масару Хонжо Таку ему было даже немного жаль.
Во время заварушки у Таки не получилось отделаться легким испугом – собаки добрались до него и порвали ему горло практически в клочья. Это надо было быть чертовски везучим, чтобы не истечь кровью, но Марко не без оснований считал, что япошки живучи, как тараканы. Заштопали его знатно, правда, до конца восстановить голосовые связки не удалось, и с тех пор Хонжо-младший мог изъясняться только шепотом, и по слухам носил в любую погоду высокие воротники и шарфы, прикрывая изуродованную шею.
Поставив себя на его место, Марко рассудил, что, должно быть, тому жилось весьма тухло. Знать, что собственный отец не просто не собирается мстить, так еще и ловко торгует твоим несчастьем… Наверное, сам бы Марко на его месте не выдержал и лично бы прикончил обидчиков своими же руками, тем самым перечеркнув всю паскудную игру, затеянную Масару Хонжо.
Что думал сам Така по этому поводу, не знал никто – кто знает, можно он вообще во все это ввязался добровольно, доказав преданность как отцу, так и семейному делу, говорят, узкоглазые те еще фанатики.
Он, к слову, тоже был тут. Стоял чуть поодаль от Ямато, рассеяно теребя в пальцах, затянутых в тонкие замшевые перчатки конец кашемирового шарфа. Несколько неожиданным оказалось то, что Така, по всей видимости, был альбиносом – альбиносов Марко видел только в цирке, поэтому первые несколько секунд исподтишка таращился на него самым неприличным образом. Не то, чтобы Марко был знатоком восточных канонов красоты, но вроде как он слышал, что у японцев считается красивым, если с лица не разберешь, мужик перед тобой или баба. Если смотреть с этой точки зрения, то наверняка у себя на родине Така был ничего так, хоть и был несколько бесцветен. Видимо, японцы питали какую-то особенную страсть к длинным волосам – свою летящую, хоть достаточно реденькую шевелюрку Кисараги холил и лелеял, Гао тоже упорно не желала расставаться со своей косматой гривой, которая делала его похожей то ли на великана-людоеда, то ли на неандертальца, и вот еще один длинноволосый – волосы, утянутые в конский хвост, лежали у Хонжо-младшего на плече и доставали едва ли не до пояса.
Марко этой страсти было совершенно не понять – мужик, если он не извращенец какой-нибудь, должен быть стрижен, а у женщин, напротив, должны быть волосы не ниже средины спины. В свое время Мария едва не довела его до инфаркта, прямо при нем во время очередной семейной ссоры отхватив себе портновскими ножницами свою роскошную гриву где-то на уровне ушей – все рвалась доказать, глупая женщина, что тоже может заниматься делами наравне с мужчинами. То ли назло брату, то ли оттого, что ей действительно понравилось, с тех пор Мария перестала отращивать волосы и стриглась, едва кончики прядей касались плеч. Кажется, тогда у Марко в первый раз случился приступ многодневной мигрени – вместо старшей сестры он теперь видел перед собой в лучшем случае младшего брата, а в худшем умалишенную, сбежавшую из скорбного дома.
При мыслях о сестре заныло в груди – хотелось бы верить, что до дома Ченни она доберется без происшествий, не выпрыгнет за борт или под дулом крошечного дамского пистолетика, инкрустированного перламутром, не заставит капитана повернуть судно вспять.
Вдохнув сырой воздух, он посмотрел прямо в сощуренные глаза явно не настроенного на конструктивный диалог Ямато – кажется, им предстоял долгий разговор. Ну что ж, видимо, таки придется импровизировать.

Продолжение следует.